Книга Роковое селфи - Елена Безрукова

— Аль, ты чё? Разборки, что ли, решила устроить? Давай не сейчас, — он лениво расстегнул пуговицы белой рубашки, и бросил её мне. — На, постирай. Испачкалась.

Машинально поймала рубашку. Шея его обнажилась, и я увидела не ней огромный засос. Нет, не засос, а засосище!

— Я не поняла, это что?!

— Где?

— У тебя на шее! Это засос?! — обошла кровать и встала рядом, повернув шею на свет.

Ну, так и есть!

— Да не, это комарики покусали, — Женя снова стал заниматься расстиланием кровати.

Сердце упало куда-то вниз. От боли стянуло лёгкие, но я должна была выяснить всё здесь и сейчас.

— Нет, подожди, — потянула я его за руку. — Ты не ляжешь со мной в одну постель, пока всё не объяснишь.

Мой взгляд упал на рубашку. Пока парень громко возмущался моим поведением, я разглядывала следы от красной помады.

— Женя, — горло сдавили подступившие слёзы. — Это помада.

— Ну да, — просто ответил он, глянув на ворот. — Чёрт, говорил я Светке, сотри губы свои красные. Нет, ведь...

— Какая ещё Светка? — слёзы градом лились из моих глаз, а руки, продолжавшие держать рубашку, мелко затряслись.

— Савченко. А чё, имеет значение какая Светка? — он уставился на меня, как будто мы говорили о том, какой шкаф лучше купить на дачу.

— Женя, ты мне...изменил?

— Ну, милая, не задавай глупые вопросы, если сама всё видишь. Уже не в первый раз, между прочим.

— Ч-ч-то? — прошептала еле-еле.

Рубашка вывалилась из рук на пол, и я осела без сил на кровать. Мне казалось ещё слово, и я потеряю сознание.

— Не знаю, как ты раньше не замечала. Я думал, ты знаешь, что я такой. Любвеобильный, так сказать.

Внезапно накатила такая злоба, что ещё немного и это чувство просто порвёт меня на мелкие кусочечки.

— Собирай вещи. И уходи. Я больше не желаю тебя знать.

Женя ухмыльнулся. Именно на это он и рассчитывал. Меня он выучил очень хорошо, и знал, как повернуть ситуацию так, чтобы я думала, что выгнала его сама. Я не заметила из-за слёз ухмылки и, собрав волю в кулак, ушла в кухню. Не хочу смотреть, как он собирает вещи.

Забралась на стул с ногами, размазываю слёзы по лицу. Как он мог так поступить со мной?

Мы три года вместе, и я не замечала всё это время, какую змею пригрела на груди... А мне говорили, и не раз, что музыкант меня не стоит, что он мот и повеса, к тому же гуляка, а я отказывалась верить — люблю, блин!

Сейчас, уже не знаю...Мне ужасно обидно, Женя меня просто трактором переехал. Я его сейчас ненавижу. Никогда не прощу, и как раньше относиться точно больше не смогу.

Хлопнула входная дверь. Вот и всё...закончилась наша горе-лавстори. Рухнула в рыданиях на руки. Взвыла от боли, раздирающей нутро. Господи, дай же сил мне это вынести!

7.

Утром кое-как пошла на работу. Благо, сегодня была репетиция, где я не нужна особо, а потом — выходной. Я отработала, словно робот, и в надежде на то, что за день отдыха более-менее приду в себя, снова вернулась в одинокую, ставшую вдруг сиротливой квартиру. Увидела, что нет ни его ботинок, ни курток, ни рубашек в шкафу, опять принялась плакать. Когда же эта боль отступит?

***

Бутылка винца выпита полностью, я пьяненькая сидела на ковре и рыдала над полупустым флаконом одеколона, который Женя оставил на полке в прихожей, как мусор.

Я мазохистка — брызгала себя его духами и рыдала ещё громче. Он не вернётся... Никогда.

Где-то в сумке пиликал телефон. Кто-то звонил. Пусть звонят, я не хочу никого слышать... Второй звонок, третий. Да кто такой настырный, Господи?!

Рома?! Этому-то что надо от меня?

Собравшись немного, приняла звонок:

— Да.

— Привет, Аля, — сказал мужчина.

— Привет.

— Что у тебя с голосом? Ты плачешь?

— Ром, извини, но тебя это не касается. Ты что хотел?

— Женя просил меня передать тебе, что уехал в другой город и не вернётся. Не знаю, почему он не смог сказать об этом сам. Вы что — поссорились? Почему он уехал?

— Ясно, — голос сорвался.

Трубка выпала из рук...

— Аля? Аля! Ты где? — звала меня трубка, но я будто впала в прострацию и зависла, глядя в одну точку.

Спустя полчаса в дверь настойчиво постучали. Я все тридцать минут так и просидела на полу. Очнувшись, помотала головой — ну кого там ещё принесло? То звонят, то приходят — не дают человеку пострадать спокойно!

Пришлось вставать и открывать дверь.

— Роман? — моему удивлению не было предела.

Он что, по телефону не всё сказал, что аж прибежал сюда?

— Можно войти?

Я молча отступила от двери вглубь квартиры, пропуская мужчину.

— Ты чего приехал? Женьки нет... А, ну да, ты же знаешь... — язык начал конкретно заплетаться. — Тогда тем более не понимаю, что ты здесь забыл?

— Ты не отвечала по телефону, и я забеспокоился.

— О, Боже! Чертовски мило! — съязвила я. — Ну что, успокоился?

Мужчина внимательно окинул меня взглядом.

— Ты пьяная?

— А ты мне морали будешь за это читать? Восемнадцать давно есть!

— Аль, ну чего ты кусаешься? Я же из лучших побуждений. Подумал, вдруг тебе плохо.

— Нет, мне очень хорошо. Просто замечательно! Что–нибудь ещё?

Вот только его мне сейчас не хватало! Свалился на мою голову...

— Я знаю, что он тебя бросил, — сказал мужчина, наблюдая за моей реакцией.

Я молча опустила глаза, которые в очередной раз начал омывать океан солёных слёз. С ним я точно не хочу об этом говорить! Я начала вздымать плечи в подступающих рыданиях. Воронцов, заметив моё состояние, близкое к истерике, молча потолкал меня в кухню. Усадил на стул, принялся готовить чай и искать успокоительное. Хозяйничает, будто у себя дома. А мне всё равно. После его слов я опять впала в апатию и уныние. Молча стала пить налитый Романом чай.

— Если тебе тяжело — я готов выслушать. Что у вас произошло? — он сел рядом, заглядывая в глаза.

Не знаю, как и почему, но мужчина будто мне в чай ливанул сыворотки правды. Мой язык развязался, вываливая на Воронцова все мои последние беды как в театре, так и боль испытанного впервые предательства. Он будто бы попутчик в поезде — сел, рассказал, и оба забыли.

Когда я закончила, наконец, говорить, Роман провёл рукой по моей щеке:

— Бедная, тяжело тебе сейчас. Предательство — всегда больно.