Книга Неумышленное ограбление - Наталия Левитина

Вадим (всего 24 года — какая все-таки я уже старуха!) был очень хорош собой, но когда я спросила у Светки, почему она не обратит на него внимание, она возмущенно замахала руками и сказала, что он закомплексованная тряпка и никогда не сможет защитить.

Вадим действительно был очень застенчив и мягок. Длинная темная челка все время падала на правый глаз, в то время как затылок был коротко подстрижен. Картину дополняли очень черные густые брови и ресницы, щеки часто пылали совершенно детским румянцем (особенно когда к нам в кабинет заходил Олег Васильевич, которого Вадим, как я подозреваю, побаивался). Если бы внешность была главным критерием, по которому я распределяю дозы своей благосклонности между отдельными мужчинами, то я давным-давно уже влюбилась бы в Вадика. Увы, единственный мужчина, пользовавшийся моей благосклонностью, ушел вчера из дома, хлопнув дверью и даже не взяв с собой любимую жиллетовскую бритву с плавающим лезвием.

Вадим так же мало бывал в офисе, как и все мы. Он заходил на пару часов, заглядывал ко мне поболтать, к Олегу Васильевичу засвидетельствовать почтение и исчезал. Его личная жизнь была скрыта от общественности мраком неизвестности, но, по утверждению Светки, любимая девушка или просто подружка в ней пока не фигурировала, что было странно для обладателя такой внешности и шикарного «опеля». Задумчивость и молчаливость Вадима, а также склонность к долгому и мечтательному разглядыванию листиков за окном делали его приятным и ненадоедливым в общении. Ту небольшую работу, которая перепадала нам в этой конторе, мы делали быстро и с намеком на истинный профессионализм. Поэтому и отношения у нас установились необременительно-приятельские. Когда нашим биоритмам случалось совпасть и мы выходили из офиса вечером в одно и то же время, Вадим подбрасывал меня домой. Машину он водил артистически-небрежно. Один раз он подарил мне итальянский «Журнал для настоящей женщины». Юный льстец, подумала я тогда.

Так вот, в то утро, после того как ушел Вадим, я долго сидела в прострации. Любимый человек пробил брешь в моем самолюбии, я мечтала об отмщении.

Сначала я пыталась проанализировать, что такого во мне было неудовлетворительного, раз потребовалась замена. Потом я четвертовала разлучницу и растерла в порошок остатки ее мерзкого тела. Удовольствия мне это не принесло никакого, к тому же начала трещать голова, а на глаза постоянно наворачивались слезы обиды и бессилия. Не хватало еще, чтобы меня застали в кабинете, орошающей слезами айбиэмовский компьютер. Компьютеру это будет вряд ли полезно, моей репутации «деловой и собранной женщины» тоже. И я решила развеяться и сходить к Эванжелине.

Эванжелина работала в косметическом кабинете гостиницы «У лукоморья», которая занимала небольшое здание в псевдорусском стиле с резными наличниками, а постояльцев-иностранцев здесь угощали пельменями, заливным языком, кулебякой и блинами с красной икрой.

У Эванжелины была небольшая комната на первом этаже, где сверкали белизной раковины и на полках сумрачно переливались фиолетовым, розовым, изумрудным цветом дорогие яркие флаконы. Интересно, что иностранки, останавливавшиеся в гостинице, к Эванжелине не заглядывали. Может быть, их пугала Эванжелинина невосприимчивость к английскому, а может, их кожа просто не нуждалась в услугах косметолога. Хотя в своем деле Эванжелина достигла вершин мастерства и практически могла сделать съедобной даже самую последнюю страшилку. Эванжелина взбивала физиономии жен богатых бизнесменов как сдобное тесто, накладывала бельгийские маски и теплый парафин, массировала скалочкой на шарикоподшипниках. Ее ценили, к ней записывались за неделю и дарили презенты.

В обеденный перерыв у Эванжелины было пусто, она размещала на полочках в геометрическом порядке банки с кремами, а на диване сидела надутая Катюша. Ага, я ведь обещала провести культбеседу с ребенком!

С Катюшей мы дружили, так как растили мы ее с Эванжелиной совместно. Она была серьезна и вдумчива, много читала и многое из прочитанного даже запоминала. В школе их учили английскому, немецкому, основам маркетинга (какой бред! — опять же дань моде), машинописи, делопроизводству, компьютерной грамотности и еще много чему. Она уже вполне сносно болтала на двух языках, стучала на машинке десятью пальцами и знала наизусть половину Пастернака. Кроме того, Катя обещала через два года превратиться в феноменальную красавицу и затмить свою престарелую мамашу.

— Катя, Катерина, эх, душа, до чего ты, Катя, хороша! — невесело просипела я (вокальными данными я никогда не отличалась) надутому ребенку. Мне и самой сейчас было тоскливо, а вот еще необходимо восстановить мир в семье.

Проштрафившаяся Эванжелина на цыпочках уползла за дверь.

— Ну, Катя, рассказывай, что у вас опять произошло и почему ты третируешь свою изумительную мамочку?

— Я не хочу, чтобы мою маму обзывали проституткой!

(Белое платье в горошек, в котором Эванжелину угораздило пойти на собрание, было просто великолепно. Я его прекрасно помнила. Оно не скрывало в Эванжелине ничего, что могло бы эстетически порадовать окружающих. А у Эванжелины любой сантиметр поверхности тела волнителен до спазм в горле.)

— Ну, девочка моя, скажи, кто конкретно ее так назвал?

— Фамилии, что ли, сказать? Ну, Копылова, Берг и Шишкова.

— Так. А кто у них ходил на собрание?

— Ну кто… Тоже мамы и ходили.

— Вот! — победоносно восклицаю я. — А хоть одна девочка, у которой на собрание ходил папа, тебе что-нибудь сказала?

— Не-е-т, — озадаченно тянет Катя и хлопает глазами.

Попалась, малышка, хотя и изучает основы маркетинга, а все равно глупый ребенок. Сейчас я ее дожму.

— А ты задумывалась, почему так произошло? Популярно объясняю. Папы, придя с собрания, оглядели своих потрепанных боевых подруг остроколенчатых, большеротых и страшных или, наоборот, своих жирных тюлених, развалившихся перед телевизором, и что сделали папы? Папы вспомнили твою маму, мысленно произвели сравнение, ужаснулись, в очередной раз убедились, что в молодости они были непроходимо тупы, и промолчали. А что сделали мамы, побывавшие на собрании? Израненное самолюбие не позволило им промолчать — женщины болтливы себе в ущерб и завистливы. Они забурлили, закипели, как суп харчо, забытый на плите. Они поделились с мужьями, в каком неприличном виде, почти голая пришла на собрание эта Корсакова. Емкости их куриных мозгов явно не хватило для того, чтобы понять: уж теперь-то их мужья точно ни одного собрания не пропустят, а возможно, даже и станут инициаторами внеплановых субботников по ремонту класса. Все это, Катерина, просто мелочная женская зависть. А ты можешь гордиться своей мамой. Эванжелина — лучшее творение природы, которое мы можем найти в Москве и ста шестнадцати километрах в радиусе от нее. Но божественная внешность и изумительная фигура — это еще не все. Твоя мама удивительно добра, и в чем ее можно упрекнуть, так это только в чрезмерной доверчивости.

Эх! Уйду из «Интеркома» и стану адвокатом.

— Я ведь ее очень-очень люблю, — сказала Катя.