Книга Убийца из прошлого - Моника Кристенсен

Они состарились, приходится это признать. Такая мысль пришла в голову каждому, кто сидел у камина в холле отеля «Северный полюс» и пил кофе. Но дело было не только в этом. За последние пятьдесят лет неуклонно растущее качество жизни так поменяло повседневный уклад, что и сами они изменились, стали другими. И всё-таки в каждом оставалось что-то от того молодого шахтёра, которым он был когда-то.

Живой и языкастый Тур Олуфсен, который едва не погиб во время бомбардировки «Исбьёрна» и «Селиса», рвался в город искать знакомых, а на официальную программу он чихать хотел. Якоб Кремер – прежний глава профсоюза, который сначала выступал против эвакуации Шпицбергенского шахтёрского посёлка Лонгиер, а потом, по необъяснимой причине, был против его освобождения в ходе операции «Фритхам», – снова чувствовал себя обязанным всех организовывать.

«Ясное дело, – думал Один Эриксен, никак наш Якоб руководит Союзом ветеранов. Только его стараниями мы и собрались».

Тем не менее приглашать немцев и англичан придумал вовсе не Кремер. С этим предложением выступил Тур Олуфсен несколько недель назад на встрече в Тромсё. Он тогда сказал так:

– Не пора ли нам оставить прошлое позади? Разве будет на земле когда-нибудь мир, если даже спустя столько лет мы не можем покончить с враждой? Значит, одни всегда будут ненавидеть других. Но ведь и они, немцы, просто выполняли свой долг, ну, многие из них?

Ответом ему была тишина. Потом Петер Ларсен сел на пол и сказал, что хочет для начала услышать извинения, а потом он ещё подумает, кого и за что простить. Разгорелся спор, потому что нашлись среди них и те, кто считал, что норвежцам тоже есть за что просить прощения.

Предстоящую встречу чуть было не отменили, но дело спас Харальд Ольдерволл, десятник одной из шахт, который встал и спокойно сказал:

– Хочу увидеть Шпицберген в последний раз. Хочу снова спуститься в забой, чёрт возьми, а вы поступайте как знаете.

Вот так всё и устроилось. Подразумевалось, что участники могут делать что хотят. Но Якоб Кремер ненавязчиво уговорил всех пойти по крайней мере на доклад об операции «Фритхам», который должен прочесть историк из Полярного музея, а также ради приличия присутствовать на поминальной службе в Грен-фьорде.

Губернаторское управление Шпицбергена находилось на Шэринге – возвышенности, с которой открывался вид на кварталы Лонгиера. Но офис Кнута располагался на стороне, выходившей к заброшенной станции канатной дороги, по которой когда-то переправляли уголь из шахт на погрузочную пристань, – унылая и гнетущая картина. Демонтировать станцию не стали, и она так и осталась стоять – одинокая крепость доисторических времён на высоких железных ногах.

Но менять офис Кнут не хотел и от комнаты в другом крыле на солнечной стороне с видом на простор Ис-фьорда отказался. В его углу между архивом и закутком с кофе-машиной было тихо, сюда не доходили шум и суета из конференц-зала и губернаторского кабинета.

На Шпицберген Кнут впервые приехал около года назад, получив на лето сезонную должность полевого инспектора. Все знают, как трудно на такое место попасть. Два друга детства, два паренька из Энгердала ради шутки отправили заявки. Оба получили положительный ответ и провели на западном побережье архипелага полное приключений лето. А когда лето кончилось, Кнут остался на архипелаге.

– Больше всего похоже на влюблённость, – пробовал он объяснять Турбьёрну, который теперь служил начальником природоохранной службы в Фемуннском национальном парке.

– Скорее уж на одержимость, – отозвался Турбьёрн.

Заразная шпицбергенская бацилла. Однако Кнут должен был признать, что в последние месяцы лихорадка пошла на убыль. Он начинал скучать, если уж быть до конца откровенным. Повседневная рутина делала своё дело. Молодой полицейский всё чаще застывал у окна, следя за переменой погоды. Думал о том, что нужно только выйти наружу и надеяться, что неожиданное происшествие поможет стряхнуть с себя оцепенение.

Офис Кнута мало-помалу менял свой первоначальный вид. Его любимый полевой инвентарь постепенно оккупировал верхушки книжных полок и крюки, вбитые в стены. Не отставали от приборов и сувениры, которые он привозил из поездок по всему архипелагу. Великолепные оленьи рога и найденные на пляже деревяшки с выжженными русскими буквами. Тюленья шкура на рабочем кресле. Карта Шпицбергена позади стола.

В управлении губернатора было непривычно тихо. Он услышал, как на парковку въехал автомобиль, затем открылась и закрылась дверь. Не прошло и нескольких минут, как мотор снова завёлся и автомобиль поехал дальше. Кнут взглянул на часы. Время шло к четырём. Конец рабочего дня.

На письменном столе громоздились стопки бумаг и папок. Куча незначительных дел, за которыми можно скоротать время. Но тут в открытую дверь просунулась голова Тома Андреассена, его шефа.

– Ну? На выходные за город?

Кнут подавил вздох. Он прекрасно понимал своего начальника: глава недоукомплектованного полицейского участка от всей души надеялся, что Кнут зацепится здесь, останется в штате и не поддастся зову Большой земли. Но было бы лучше, если бы личной жизнью Кнута шеф интересовался чуть меньше.

– Какой-то ты кислый. – Том Андреассен уже был в офисе целиком и усаживался в потёртое кресло. – Я просто подумал, чем бы ты мог заняться. Раз уж есть свободное время.

– Да уж, наконец-то. Первые выходные с самой Пасхи. И коль скоро ты сам об этом заговорил, так больше продолжаться не может. Ты должен поговорить с губернатором о том, чтобы нанять кого-нибудь на вакансии, которые у нас есть.

Этот разговор повторялся уже много раз. Том Андреассен закряхтел – верный знак, что затронули его больное место.

– Ты знаешь, когда молодые ребята приезжают сюда, на Шпицберген, они оказываются перед выбором. Никто им прямо ничего не говорит, просто так оно есть. Можно вернуться на юг. Спустя год многие так и поступают. Получили что хотели – полярную ночь, полярное сияние, снег и холод. Сделали тысячи фоток, добыли себе песцовую шкурку или две, покатались на собачьей упряжке, полазили по ледникам. Можно уезжать. Хочешь так же? Поработал на губернатора, пережил зиму и теперь думаешь, что всё уже видел?

– Нет.

– Нет, похоже, что нет. Многие из нас не понимают, почему они здесь. Взять, к примеру, нас с женой. Она ведь здесь родилась и в другом месте никогда не жила. А сам я в Лонгиере вот уже восемь лет. Четверо детей у нас. И мы сидим здесь. Шпицбергенская бацилла, как некоторые говорят. Как будто это что-то вроде болезни. А я вот теперь не знаю. Детям нравится в школе, у них там друзья. Да и у нас тоже. А всё-таки подумываем переехать на юг, когда старшему исполнится четырнадцать. Нелегко, конечно. Ведь, как ни крути, тут наш дом. Иногда кажется – тесно, бедно, а всё равно дом.

Кнут не ответил.

– А ещё есть те, кто выбирает холостяцкую жизнь. – Том Андреассен вздохнул и потёр глаза. – Или не может найти себе спутника жизни. И так тоже бывает. Ты, может, скажешь, что в Лонгиер приезжает порой народ, который спасается от чего-то на Большой земле. Кто ищет одиночества, тот бежит сюда, в пустыню. Здесь они находят себе место под солнцем, здесь их принимают.