Книга Рыба, кровь, кости - Лесли Форбс

Он призрак, живущий в сорняках. Родившийся под черным солнцем, закатным солнцем. Непрошеный сын, нежеланный, неверно избранный. Скрыться навсегда — вот что значит быть мной.

Земля полна крови и костей, сказал он, и руки его были темными и влажными от земли — и от чего-то еще. «Наш долг — расставить все по порядку».

* * *

5

Всю свою жизнь я составляла списки: пройденных дорог, незнакомых слов, книг, которые намеревалась прочитать, списки других людей, чьи братья тоже умерли от СПИДа (это объединяло нас в своеобразную семью, племя). Возможно, именно из-за неоднородности моего образования списки стали способом восполнить недостающие звенья. Оттого я и люблю рецепты, особенно те, где каждый ингредиент появляется в порядке использования.

— Если честно, я не вижу большой разницы между хорошим рецептом ризотто и белым стихом, — сказала я Вэлу накануне встречи с Барретом.

— Это доказывает, что ты пытаешься свести жизнь к уровню ризотто.

Что ж, почему бы и нет? Так же как и цепочка ДНК, генеалогическое древо — это конечный список, перечень твоих собственных ингредиентов, рецепт, по которому приготовили тебя самого. Лютер Айронстоун, прочла я в конторе Баррета, родился в Лондоне в 1819 году, а умер в 1886-м в Канал-хауз в Эссексе. Женился в 1849-м на Эмме Конгрив (1830–1857). Единственный ребенок — Джозеф Александр Конгрив Айронстоун, родившийся в 1850-м. Стало быть, мать Джозефа умерла, когда ему было семь лет, в 1857-м, — в год великого народного восстания в Индии. Или, кажется, теперь это называют восстанием сипаев? Первой войной за независимость? Жена Джозефа, Магда, тоже, должно быть, насмотрелась ужасов, если наблюдала, как он делает свои снимки. Жестокие времена, хотя Айронстоуны неплохо на них заработали, продолжал рассказывать мне Баррет.

— Лютер Айронстоун покинул Индию вскоре после смерти жены, — сказал поверенный, — приобрел дом у преуспевающей мясной лавки рядом с Риджент-канал, а у самого мясника выкупил большую кучу костей, которую затем выгодно использовал, заключив контракт с Дептфордской фабрикой удобрений.

Вот он, остов моей повести, подумала я, скелет, который я облекаю плотью.

В голосе Баррета, когда он рассказывал мою семейную историю, звучала неподдельная страсть.

— Кости перевозились по каналу на восток, на предприятие Айронстоуна в Восточном Лондоне. Там по способу, запатентованному Лютером, они объединялись с различными химикатами, которые делали удобрение более эффективным. Он был одним из первых последователей барона Юстуса фон Либиха, понимаете, мисс Флитвуд?

— Похоже, вы сами хорошо разбираетесь в костях, не так ли, мистер Баррет?

Я, наверно, была одним из немногих клиентов поверенного, которые знали, кто такой Либих — немецкий химик, открывший, что добавление в кости серной кислоты делает содержащийся в них фосфат растворимым в воде и, следовательно, более доступным для использования в качестве удобрения. Кроме этого, он изобрел растворимый бульонный кубик.

— Признаться, я весьма увлечен историей садовых кладбищ!

Фрэнк, подозревавший, что его излюбленная тема навеяла сон не на один десяток собеседников, был настоящим информационным вампиром, жадным до свежего слушателя. Он походил на знатока в телевикторине, которому дается лишь тридцать секунд, чтобы исчерпать всю суть вопроса, прежде чем гонг оповестит о переходе хода: «Следующий участник!»

— Вы знаете, что англичане первыми начали производить костяную муку? Наши запасы костей всегда были ограниченны, поэтому приходилось ввозить их в огромном количестве. На поставке костей из Европы делались целые состояния. За один год продали сорок тысяч тонн костяной муки — такая производительность заставила Либиха обвинить Англию в расхищении останков с полей сражений в Крыму и Ватерлоо, в злонамеренном стремлении заполучить кости для садов. «Англия лишает все прочие страны главного условия их плодородия, — дрожащим баритоном процитировал Либиха Фрэнк. — Из одних только катакомб Сицилии она вынесла скелеты нескольких поколений. Она обвивается вокруг шеи Европы и пьет кровь ее сердца».

Могилы, похоже, стали плодородной почвой для моей семьи. В девятнадцатом веке, во время стремительного развития пригородов как в Индии, так и в Британии, отец Лютера рассудил, что сделать ставку на увеличение смертности будет беспроигрышным вариантом. Уже занятый в строительстве новых кладбищ в Калькутте, он приехал из Индии в Лондон и обнаружил открывающиеся перспективы. Земля кладбищ, склепов, нищенских погостов перенаселенного города была усеяна костями. «Как лущеный миндаль в кексе», — говорил он Лютеру.

— Продукты разложения являлись источником заразы для целых районов, — продолжал Баррет.

Но улучшали почву.

Вот так отец Лютера пополнил ряды первых участников движения садовых кладбищ в Англии, которое стало причиной одного из самых значительных подъемов в экономике того века. Когда приняли билль об организации кладбищ вне церковных дворов, пошли срочные контракты на кладбища, оказавшиеся настолько выгодными, что акции Всеобщей компании по устройству кладбищ вскоре удвоились в цене. Самые сливки своего времени.

Я была всего лишь очередным звеном в длинной цепи «костяных» садовников.

— На Айронстоунов в те дни смотрели несколько свысока, — объяснил Баррет. — А вот сегодня их прославили бы как активных борцов за охрану природы, создающих сады из мусора и отходов города.

По пути домой я училась говорить «отходы» вместо «отбросы» — то была часть моего постепенного превращения из безродной американки в коренную жительницу Британии. Вечером я пририсовала новую ветвь к своему генеалогическому древу: Флитвуды. Рядом с основным стволом, но еще не привитую. Скорее, потерянный приток, место слияния которого с главной рекой пока не нанесли на карту.

6

Я переехала в поместье Эдем тридцатого октября 1987 года — еще не совсем Хэллоуин, хотя запись об этом событии в моей реестровой книге находится рядом с поляроидным снимком того самого Джека, который в канун Дня всех святых гуляет свою последнюю ночь на земле, прежде чем исчезнуть вместе с остальными привидениями и вурдалаками. Джек-Фонарь, блуждающий огонек — что-то обманчивое или ускользающее, сбивающее с толку людей, которые попытались следовать за ним через болота из этого мира в другой. Замечательная аллегория для моего нового дома.

Красивые старинные дома по-прежнему существуют в лондонском Ист-Энде, но день переезда показал, что мой не принадлежит к их числу. Путь в Эдем проходил через гулкие каньоны послевоенных высоток, не претендовавших на архитектурное изящество. Городские скалы, вот что они собой представляли, будучи почти такими же неприступными: особи, в них обитавшие, выглядели либо настороженными, либо хищными; они слабо цеплялись за свои отвесные жилища. Поместье Эдем — карлик среди этих бетонных утесов (несмотря на собственные притязания на величие, свойственные девятнадцатому веку) — казалось слишком нарядным для здания из камня. Его замысловатые контуры хорошо бы смотрелись в плексигласе — этакий шаблонный замок из игрового набора «Подземелья и драконы»,[14]не хватало только предупреждения родителям: «Для детей старше пяти лет». В Чикаго так мог бы выглядеть зал заседаний королей рогатого скота или плейбой-клуб.