Книга Цена нелюбви - Лайонел Шрайвер

Со времени последнего письма я все выискивала на чердаке памяти свои первые сомнения относительно материнства. Я вспоминаю сумятицу страхов, не всегда обоснованных. Если бы я составляла список отрицательных сторон материнства, строка «сын может оказаться убийцей» никогда бы там не появилась. Мой список выглядел бы примерно так:

1. Ссоры.

2. Меньше времени для нас двоих. (Или никакого личного времени для нас двоих.)

3. Другие люди. (Спортивные матчи. Учителя танцев. Невыносимые друзья детей и их невыносимые родители.)

4. Превращение в корову. (Я была изящной и предпочла бы таковой остаться. У жены моего брата во время беременности набухли и не исчезли варикозные вены на ногах, а перспектива заработать синие древесные корни на икрах подавляла меня больше, чем я могла бы выразить. Я и молчала. Я тщеславна, и одно из проявлений моего тщеславия — притворяться, что я не тщеславна.)

5. Противоестественный альтруизм: необходимость принимать решения с учетом интересов кого-то другого. (Я свинья.)

6. Сокращение моих путешествий. (Заметь, сокращение. Не прекращение.)

7. Сводящая с ума скука. (Я считаю маленьких детей невыносимо скучными. С самого начала я признавалась себе в этом.)

8. Никудышная общественная жизнь. (Я никогда ни с кем не могла нормально поговорить при наличии в комнате пятилетнего ребенка.)

9. Понижение общественного статуса. (Я — уважаемый предприниматель. Как только у меня появится ребенок, каждый знакомый мужчина и, к сожалению, каждая знакомая женщина будут воспринимать меня менее серьезно.)

10. Расплата. (Материнство — оплата долга. Но кто по собственной воле захочет оплачивать долг, если этого можно избежать? Несомненно, бездетные персоны в этом смысле выигрывают. Кроме того, какой смысл платить не тому, у кого брал в долг? Только самая извращенная мать может считать наградой жизнь дочери, такую же ужасную, как ее собственная.)

Насколько помню, это самые ничтожные опасения, одолевавшие меня заранее. Я попыталась не омрачить их поразительную наивность тем, что случилось в действительности. Совершенно ясно, что перечисленные причины возможного бесплодия — какое ужасное слово — заключались в мелких неудобствах и пустяковых жертвах. Сомнения диктовались эгоизмом и ограниченностью, а потому любой, кто составляет подобный список и выбирает сохранение своей опрятной, душной, тупиковой, иссушающей семейное древо жизни, не только близорук, но и страшен.

И все же, размышляя теперь над этим списком, я поражаюсь, насколько убийственны традиционные сомнения в необходимости рождения детей. В конце концов, в наши дни, когда дети больше не обрабатывают ваши поля и не ухаживают за вами в немощной старости, нет разумных причин рожать их, и просто удивительно, что с появлением эффективной контрацепции кто- то все-таки выбирает размножение. По сравнению с любовью, историей, удовлетворенностью, верой в человека современные стимулы похожи на дирижабли — огромные, парящие и немногочисленные; эти стимулы оптимистичны, великодушны, сложны для понимания, но ужасающе необоснованны.

Годами я ждала исступленного желания, о котором много слышала, наркотической тоски, неотвратимо влекущей бездетных женщин к чужим детским коляскам в парках. Я хотела утонуть в гормональном вихре, хотела однажды проснуться, обхватить тебя за шею, слиться с тобой и молить, чтобы, пока черный цветок расцветал перед моими глазами, ты оставил меня с ребенком. ( С ребенком... Как мило и тепло это звучит, архаичное, но нежное признание того, что целых девять месяцев, куда бы ты ни пошла, у тебя всегда будет компания. По контрасту беременность всегда казалась моему уху тяжелым и разбухающим словом, вроде плохих новостей: «Я беременна». Я сразу представляю себе шестнадцатилетнюю девушку за обеденным столом — бледную, нездоровую, брошенную парнем - негодяем и заставляющую себя озвучить самый затаенный страх своей матери.)

Однако ничего подобного со мной никогда не происходило, и я чувствовала себя обманутой. Когда страстное желание стать матерью не овладело мной и в тридцать пять, я встревожилась, что со мной что-то не так, что я чем-то обделена. Родив Кевина в тридцать семь лет, я начала мучительно размышлять над тем, что, не смирившись с этим дефектом, раздула случайный, вероятно, химический дефицит до порока шекспировского масштаба.

ешь, о чем я думаю, когда ты улетаешь? Я, как по расписанию, думаю, что ты ешь, с кем встречаешься...

— Но я тоже о тебе думаю!

Ты рассмеялся, и твой смех был искренним: ты не хотел ссориться. Ты освободил меня, перекатившись на спину.

— Чушь собачья, Ева. Ты думаешь, простоит ли на этом углу продавец фалафеля до следующего дополненного издания и как описать цвет неба. Отлично. Но в таком случае ты должна испытывать ко мне совсем не те чувства, что я к тебе. Только это я и пытаюсь объяснить.

— Ты серьезно заявляешь, что я не люблю тебя так сильно, как ты меня?

— Ты любишь меня не так, как я тебя. Это не имеет никакого отношения к степени чувства. — Ты попытался подобрать слова. — Ты что-то... оставляешь только для себя. Может, я этому завидую. Будто, как только ты выходишь отсюда, подключается запасной бак. Ты слоняешься по Европе или Малайзии, пока горючее не заканчивается, и тогда ты возвращаешься домой.

Если честно, то, что ты обрисовал, было очень близко к моему дофранклинову «я». Когда-то я была эффективным маленьким агрегатом, как зубная щетка для путешествий, складывающаяся в коробочку. Я знаю свою склонность слишком романтизировать те времена. Хотя — особенно вначале — у меня земля горела под ногами. Я была совсем девчонкой. Идея путеводителя «На одном крыле» возникла у меня в середине моего первого самостоятельного путешествия по Европе, для которого у меня было слишком мало денег. Мысль о бюджетном путеводителе подарила мне цель, без которой жизнь превратилась бы в одну длинную чашку кофе. И с тех пор я повсюду ездила с потрепанным блокнотом, записывала цены на комнаты для одного, наличие горячей воды и туалетов, говорит ли персонал по-английски.

Теперь, когда у НОК появилось столько конкурентов, об этом легко забыть, но тогда, в середине шестидесятых, путешественники часто оказывались заложниками путеводителя «Блу гайд», предназначенного для пожилых представителей среднего класса. В 1966 году, когда в «На одном крыле» появился первый выпуск «Западной Европы», второй тираж пришлось отпечатать практически на следующий день. Я поняла, что нащупала нечто стоящее. Мне нравится считать себя проницательной, но мы оба знаем, что мне просто повезло. Я не могла предвидеть лихорадку пешего туризма, и я не была демографом-любителем, чтобы намеренно воспользоваться тем, что беспокойные плоды резкого увеличения рождаемости как-то сразу повзрослеют и в эру процветания отправятся в путешествие с почти пустыми карманами. Однако какой же они испытывали оптимизм, понимая, как далеко заведет их пара сотен долларов в Италии, и как им нужен был совет, чтобы продержаться как можно дольше в путешествии, в которое папочка не хотел их отпускать. Я убеждала себя, что следующий исследователь будет напуган так же, как я, и будет нервничать, что его опередят, как бывало и со мной, и если я хотела первой отравиться местной едой, то ради того, чтобы нашего новичка-странника не рвало безудержно в первую волшебную ночь за океаном. Я не хочу сказать, что была благотворительницей, я просто хотела написать путеводитель, которым смогла бы воспользоваться сама.