Книга Ловите конский топот. Том 2. Кладоискатели - Василий Звягинцев

Арчибальд действительно ничего не ощутил и не осознал. Ему всего лишь «показалось», что побывавшие в Замке «элои» ищут или вспоминают «обратный путь».

Получив нужные данные, Левашову ничего не стоило, используя совершенно другие, не входящие в сферу нынешних интересов Замка производственные мощности, известные Антону, изготовить приборчик. Размером с зажигалку, причем в качестве зажигалки тоже работающий, но способный в нужный момент послать болевой или парализующий сигнал в самую «душу» возомнившего о себе эффектора. Заставить его одуматься, пресекая ошибочный поступок, наказать, как раба на хлопковых плантациях, бичом из шкуры гиппопотама, чтобы не забывал свое истинное положение. Или вырубить насовсем — по обстановке.

— Жестоко, — сказал Антон, вертя в пальцах приборчик. — Замок ведь — все, что у меня осталось…

— И ты у него, — сочувственно ответил Новиков. — Так и не позволяй себе на шею садиться. В Библии как сказано? «Возлюбивши своего сына, да сокруши ему ребра…» И еще один совет, это уже казачий, касательно шашки: «Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай!» Уловил?

— Спасибо — Антон спрятал шокер в дальний карман. — Теперь о твоей проблеме, Андрей. Ею я и занимался, пока вы отвлекали Арчибальда. Талантливо отвлекали, весь без исключения объем оперативной памяти заняли. Так что я поработал спокойно. По моим расчетам получается, выход за пределы освоенных вами реальностей на самом деле оборвет все эфирные колебательные контуры, настроенные на тебя. Эфир, он, конечно, един, бесконечен и всепроникающ, тут Удолин почти прав. Но ведь сюда — не проникает?

С этим нельзя было не согласиться. Сквозь установленную Замком защиту патогенное излучение не доставало.

— Соответственно, я просчитал, что и за пределами времен, в которых вы «наследили», в буквальном смысле, оставили в континууме свои отпечатки, волна тебя не достанет. Не может же следствие воздействовать на причину?

Новиков готов был ввязаться в философский спор и опровергнуть тезис Антона, у него даже подходящие доводы появились, начиная с пресловутого китайского генерала, который проиграл все сражения оттого, что не был должным образом соблюден ритуал его похорон, но вовремя сообразил, что в данном конкретном случае форзейль прав. Если он окажется в точке временно́й линии, значительно удаленной в прошлое от момента его ментальной битвы с дуггурами, так и их ответный удар окажется нанесенным в пустоту.

Эфир там или не эфир, колебать ему будет нечего. Как бы ты ни проклинал Наполеона или Рамзеса Второго, проклятия будут пустым сотрясением воздуха, пока не пересечешься с ними в общей реальности.

С дуггурами они пересекались везде, включая Замок, на прямых или вымышленных альтернативах, а в девятнадцатом веке — точно нет. И для них, и для эфира там ты окажешься несуществующим. Если кто-нибудь не даст им очередную наводку.

Андрей вместо приготовленных слов сказал другие.

— Друг ты наш, но не кажется ли тебе странным, если не употребить другого слова, что с первого витка нового сюжета все и вся только и делают, что выталкивают нас отсюда? Не мытьем, так катаньем. Причем первым начал ты! А дальше — по экспоненте. Чем дольше и больше мы сопротивляемся, тем сильнее давление…

— После — не значит поэтому, закон логики, — спокойно возразил Антон. — То, что дуггуры пришли в этот мир за вами, — непреложный факт. А если так — выхода изначально было два. Бежать или сражаться до конца. Первый я предложил с самого начала, чисто интуитивно. Вы, исходя из натур и привычек, попробовали второй. Итог налицо? Продолжайте, разве я против?

И опять форзейль был прав. На данный момент они столкнулись с силой, противостоять которой не могли. После Валгаллы не в кого стрелять, не перед кем геройствовать. В любой следующий день и час в аналогичном с Андреем положении могут оказаться Шульгин, Левашов, Ирина, Басманов, да и сам Антон, поскольку все они, так или иначе, оказывались в сфере внимания дуггуров.

Думай что хочешь, но рациональнее будет на самом деле отступить на заранее подготовленные позиции, переформироваться, привести себя в порядок, а там уже принимать решение.

Что-то внутри саднило от тревожащей мысли — почему жестоким образом навязываемый выбор так удивительно совпадает с собственными желаниями?

Но выбора ведь так и так нет!

Если бы тебя заставляли делать то, что тебе абсолютно поперек горла, — было бы лучше? Вряд ли.

И если вообразить, что Замок исполняет волю врагов или доброжелателей, не так уж важно. Деваться все равно некуда. Захотят — любое помещение превратят в газовую камеру, и это еще в лучшем случае. Как в гуманные брежневские времена перед неудобными противниками режима ставили выбор — эмиграция или тюрьма. А в сталинские — без всяких переговоров конкретно ставили к стенке.

Вернувшись после собеседования в убежище, приняв контрастный душ Шарко, от жестких прутьев которого, то ледяных, то невыносимо горячих, кожа ныла, а организм опять взбодрился, Новиков пошел к Ирине. Не желая оставлять его в беде, она переселилась сюда же, в большую комнату, смотрящую окнами на Никитский бульвар.

Ему хотелось узнать, как она, а также и все прочие дамы, привлекаемые к проекту, отнесутся к предложению омолодиться. Не так, как в русской сказке, прыгая в чан с кипятком, а вполне гуманным образом.

При всех врожденных и благоприобретенных способностях, подкрепленных длительной тренировкой, женская психология в полном объеме оставалась Андрею не совсем понятной. Войдя в разумный возраст, то есть курсе на четвертом университета, он, еще не познакомившись с Ириной, записал в своем дневнике мысль, показавшуюся ему остроумной и где-то даже основополагающей: «Мужчина отличается от женщины принципиально. Все разговоры о прочем — ерунда. Если они и понимают друг друга, то лишь примерно так, как современный европеец — японца, пока они говорят о вещах общедоступных и нейтральных. Но упаси бог из иллюзии понимания делать далеко идущие практические выводы…»

И еще одну, ироничную, конечно, но часто подходящую к случаю: «При сильном стрессе у женщин отключается небольшая часть мозга, отвечающая за все». Не Шопенгауэр, разумеется, этот афоризм придумал, но тоже большой феминофоб.

Увидев подругу, в прелестном алом пеньюаре лежащую на софе перед экраном стереовизора, на котором мелькали персонажи инопланетной мелодрамы из богатой фильмотеки Антона, он почувствовал, что проявленный им в постели с девушкой Настей стоицизм, благородство и моногамность теперь нуждаются в компенсации. Не важно, что тогда он был совсем не в том состоянии, чтобы постельные подвиги совершать.

Об Анастасии и о том, как все там происходило, он рассказал Ирине без стеснения и со многими подробностями. Зато не задал вертевшийся на языке вопрос — приходилось ли ей выступать в подобной роли? Как, когда и с кем. Дело слишком давнее, тогда она была не собой нынешней, а совершенно другой.

И все же, обнимая Ирину и радуясь, что у него снова все в порядке, он представлял себя не с нею, а с той. Или, что почти одно и то же, старался вообразить не эту Ирину, а из семьдесят шестого. «Девушку с моста». Получалось интересно.