Книга Страсть Сулеймана Великолепного - Павел Загребельный

Нужно ли доказывать, что в своих поисках силы, которая могла бы выступить против султана, Роксолана, прекрасно знавшая политическую расстановку, тоже могла бы, в конце концов, обратить свой взгляд на далекую Московию, в особенности если учесть, что там жили единокровные братья ее несчастного народа? Тайный посол турецкой султанши мог быть именно нужным толчком для снаряжения экспедиции Ржевского, ибо без этого толчка мы не найдем для нее никакого достоверного объяснения. Историки и не пробовали найти эти объяснения, потому что им не хватало документов. Романист имеет право пойти по пути предположения. Литература тем и привлекательна, что в ней может быть свобода творчества. В ней все можно домыслить. Кроме психологии.

Я не могу сказать, что написал слишком много исторических романов, зато могу со всей ответственностью утверждать, что исписал уже довольно много бумаги на эти книги.

И что же?

Главное в литературе — написать. Но написать так, чтобы люди прочли, объединить людские сердца, заставить их содрогнуться. Ибо если нет этого содрогания человеческого сердца, нет и литературы, кто бы и что бы там ни говорил. Время можно потрясти на какой-то короткий миг, но покорить, заставить склоняться перед фальшивыми ценностями никогда не удавалось и не удастся никому.

Автор довольно скептично относится к своим писаниям, сомнения разрывали его сердце и во время работы над первой книгой «Роксоланы». Утешение историей? Если бы! В написанной пять лет назад «Евпраксии» я упоминал книгу убитого полуграмотным варварским монархом Теодориком католического философа Боэция «Consolatio philosophiae» («Утешение философией»). В первой книге своего труда Боэций писал: «Какой же свободы мы могли еще ожидать? О, если бы хоть какая-нибудь была возможна!» Я чувствовал с течением времени все отчетливее, что «Роксолана» если и оставляет для меня какую-нибудь свободу, то разве лишь свободу для сомнений и разочарования.

И вот я в Стамбуле и стою у южной, обращенной к Мекке, стены самой большой стамбульской мечети Сулеймание, перед гробницей — тюрбе женщины с Украины. Роксолана, Хуррем, Хасеки — это все ее имена, под которыми она известна миру. Турки еще и сегодня зовут ее Хуррем. В Стамбуле большой городской участок носит имя Хасеки, на этом участке построенная Роксоланой мечеть, приют для убогих, больница — все это на месте Аврет-базара, на котором когда-то продавали людей в рабство. А здесь, возле мечети Сулеймана Великолепного, рядом с его огромной восьмигранной гробницей, тоже каменная и тоже восьмигранная усыпальница его жены Роксоланы, единственной султанши в тысячелетней истории могущественной Османской империи, вообще единственной во всей истории этой земли женщины, удостоенной такой чести.

Четыреста лет стоит эта гробница. Внутри под высоким куполом Сулейман велел высечь алебастровые розеты и украсить каждую из них бесценным изумрудом, любимым самоцветом Роксоланы. Когда умер Сулейман, его гробницу тоже украсили изумрудами, забыв, что его любимым камнем был рубин.

Где эти изумруды? Слишком много тяжелых времен было за эти четыреста лет, чтобы сохранились бесценные сокровища. Но гробницы стоят. И у изголовья каменного саркофага Роксоланы лежит на потемневшей от времени деревянной подставке ветхий Коран. Свыше трехсот лет читал здесь ходжа священную книгу мусульман. В ней можно найти немало горьких слов о человеческой жизни. «И когда погребенная живой будет спрошена: за какой грех она убита?» К сожалению, таких слов здесь никогда не читали, читали только те, в которых аллах велик и всемогущ и где он угрожает простому человеку, где неутомимо призывает: «Бейте их по шеям, бейте их по всем пальцам!»

И вот там, стоя у гробницы Роксоланы, автор почему-то подумал, что эта женщина должна помочь ему в его намерениях, какими бы дерзкими (или безнадежными!) они ни были.

Вообще когда начинаешь писать роман (в особенности же исторический) создается впечатление, будто все идет тебе в руки, появляется множество людей готовых прийти на помощь, неожиданно выходят из печати нужные тебе книги, хотя до сих пор они могли лежать где-то целые века, археологи выкапывают то, о чем никто и не мечтал, теоретики выдвигают теории, без которых твой роман был бы невозможен. Чем все это объяснить? Мистика, чудеса? А может, это то, что называют озарением? Ты почувствовал тот миг, когда можно приниматься за ту или другую работу, и тогда как вознаграждение за смелость — поток неожиданных подарков.

Ты сын своего времени и должен чувствовать его голос, его зов.

Можно было бы назвать множество людей, пришедших автору на помощь в его работе над этим романом то ли советами, то ли присылкой редкостных книг то ли выписками из архивов и даже из таких прославленных книгохранилищ, как ереванский Матенадаран. Можно было бы перечислить труды великих наших тюркологов Крымского и Гордлевского, австрийского ориенталиста Хаммера и югославского Самарджича. Можно было бы описать путешествия автора во все те земли, о которых идет речь в книге. Можно было бы просто составить список источников, как это водится в научных публикациях.

Но ведь литература не наука и автор не диссертант.

«Роксолана» — это только роман. Автор сделал все, что мог. Теперь наступила очередь читателя. Может, ему порой будет трудно над страницами этой книги. Автору тоже было нелегко. Историей не всегда можно только утешаться, у нее необходимо еще и учиться.