Книга Великая русская революция. 1905-1922 - Дмитрий Лысков

Мстиславский отмечал, что подготовка к революционной войне большевиков и подготовка левых эсеров к восстанию — вещи разные. У большевиков «в такой постановке «государство» заслоняет «класс», борьба революционная уступает место государственной войне. В этом — отклонение, в этом — отход от чистых позиций революционного социализма на путь оппортунистического служения Молоху государства… Для нас революция и война — понятия непримиримые. Мы были и будем партией восстания как метода классовой — классовой, а не государственной — революционной борьбы».

В этом проявлялся глубокий анархизм левых эсеров, отрицающих государственность даже после завоевания власти. Для них по-прежнему актуальна была ставка на революцию, восстание, стихийное выступление. Революционная партия, наследники народников, они так и не сумели выйти из своего революционаризма, осознать, что теперь, взяв власть, они являются не вечным борцом, что теперь на них лежит ответственность за судьбу страны. Они продолжали борьбу.

Левые эсеры, вслед за левыми коммунистами, не исключали утраты власти Советов в России в результате революционной войны, не исключали оккупации страны, утраты суверенитета. Но более того, в таком развитии событий они видели существенные плюсы. Будучи реалистами и понимая, что воевать народ не хочет, лидеры ПЛСР полагали, что оккупация вызовет широкое партизанское движение, то есть породит то самое восстание.

Уже после заключения мира в Брест-Литовске Мария Спиридонова на III съезде ПЛСР говорила: «Мы против войны и к войне народа не зовем… Мы зовем к тому, чтобы мирный договор… был разорван… В ответ будут репрессии по отношению к нам, и германские империалисты пришлют карательные экспедиции, — это наше спасение. Карательные экспедиции в Украине создали восстание. Никакими лозунгами, никакими митингами мы не в состоянии поднять крестьянство, сейчас скашивающее хлеб, на отпор. И только тогда, когда карательными экспедициями будет покрыта вся Россия… будет создан стимул, заставляющий народ сопротивляться!»[519]

12. Троцкий срывает мирные переговоры

27 декабря 1917 года (9 января 1918) Кюльман заявил, что Германия считает себя свободной от советской формулы мира. 5 (18) января в ходе переговоров Гофман продемонстрировал российской делегации карту с германскими территориальными претензиями. Советская делегация потребовала нового перерыва мирной конференции на 10 дней.

7 (20) января Ленин сформулировал и 8 (21) января прочел на собрании около 60-ти партийных деятелей свои тезисы «По вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», чем четко обозначил свою позицию «передышки». Ленин впервые, задолго до сталинской концепции построения социализма в отдельно взятой стране, заявил, что в основу действий советской власти должны быть положены в первую очередь интересы Советской России, и лишь затем — международные задачи, в том числе вопросы Мировой революции. «Положение дел с социалистической революцией в России должно быть положено в основу всякого определения международных задач нашей Советской власти», — писал Ленин. «Было бы ошибкой, — продолжал он, — построить тактику социалистического правительства России на попытках определить, наступит ли европейская и особенно германская социалистическая революция в ближайшие полгода (или подобный краткий срок) или не наступит. Так как определить этого нельзя никоим образом, то все подобные попытки, объективно, свелись бы к слепой азартной игре»[520].

Ленин предлагал, сколь это возможно, затягивать переговоры. Но по предъявлении Германией ультиматума все же подписать мир.

Обсуждение Тезисов в партии, как писал Ленин в послесловии к работе, показало три точки зрения: «Около половины участников высказалось за революционную войну..; затем около четверти за т. Троцкого, предлагавшего «объявить состояние войны прекращенным, армию демобилизовать и отвести по домам, но мира не подписывать», и, наконец, около четверти за меня»[521].

10 (23) января в Петрограде открылся 3-й Всероссийский съезд Советов. Тот самый, что утвердил роспуск Учредительного собрания и заложил основы конституционного строя Советской республики. На нем разгорелись острые дебаты по вопросу мира с Германией. Возможность заключения аннексионного и сепаратного мира подверглась ожесточенной критике со стороны меньшевиков и правых эсеров. Несмотря на политическое и уже военное противостояние между этими партиями и СНК, они по-прежнему были представлены в выборных Советах, а следовательно, их фракции принимали участие в работе Съезда.

Выступали «соглащатели» как с патриотических, «оборонческих» позиций, так и с позиций интернационалистических. Например, правый эсер Коган-Бернштейн заявил в своем выступлении, что внешняя политика Советской власти не соответствует принципам Интернационала[522].

С радикально-революционных позиций выступали отдельные представители левых коммунистов и левых эсеров (другие представители выступали в поддержку политики СНК — в то время единства позиций не существовало).

С ответным словом выступил главный докладчик по вопросу Брестского мира, глава российской делегации Троцкий: «Кто скажет, что есть возможность дать ручательство за заключение только общего и только демократического мира, тот — демагог и шарлатан… Это значило бы, что русская революция берет на себя обязательство одними своими силами опекать весь мир и устранить в нем в ближайшем будущем все насилия и несправедливости существующего строя»[523].

Никаких конкретных решений по результатам этих прений принято не было. Позиции сторон были несовместимы. Троцкий писал о резолюции съезда: «Поскольку в этот момент уже выявились по вопросу о мире разногласия как внутри РКП (в Российскую коммунистическую партию большевиков РСДРП(б) была переименована на Седьмом партийном съезде, прошедшем 6‑8 марта 1918 года, здесь в воспоминаниях Троцкий торопит события — Д.Л.), так и между коммунистами и левыми эсерами, всякая конкретизация директив могла бы еще более обострить борьбу мнений и столкнуть на съезде отдельные части РКП между собой. Поэтому резолюция была нарочито составлена таким образом, чтобы, не давая конкретных директив, предоставить ЦК РКП и советскому правительству свободу действий»[524].