Книга Мирабо - Рене де Кастр

Обращаясь к примеру Англии, он высказал пожелание, чтобы депутаты могли в любой момент расспросить министров об их намерениях:

— Уловки и двусмысленности не ускользнут от большого количества людей, которые имеют право получать самые точные ответы. Присутствие главных лиц исполнительной власти необходимо в любом законодательном собрании; они — часть его мозга.

Он предложил принять решение о том, чтобы министры Его Величества имели в Национальном собрании совещательный голос до тех пор, пока правила в их отношении не будут установлены Конституцией — это позволит добиться безупречного функционирования парламентской демократии.

Предложение выслушали с интересом; оно было встречено аплодисментами и получило поддержку. Возможно, чересчур упростив мысль Мирабо, Клермон-Тоннер так резюмировал его идею:

— Мы часто стенали, находясь под властью бездарных министров, ведь деспотизм бездарных министров — самое большое унижение для свободных людей. Но если они окажутся среди вас, через четыре дня у вас либо не будет министров, либо они не будут бездарны.

Несмотря на кое-какие оговорки, высказанные Бленом и виконтом де Ноайлем, видевшими в английских методах постоянный принцип коррупции, предложение Мирабо вполне могли принять; демократия шла вперед большими шагами, и Революция обрела свою основу. Пусть министры явятся уже завтра: их опросят и сбросят. И тогда составится новое правительство, которое возьмется за возрождение государства.

«Вот, наконец, великий шанс, представившийся Франции», — думал Мирабо.

…Ночь с 6 на 7 ноября 1789 года, возможно, имела большее значение в истории Революции, чем ночь на 4 августа; но поскольку ее события окутаны тайной, восстановить их ход в точности невозможно.

Вероятно, что состоялись совещания и что министры смешались с депутатами. Хранитель печатей Шампьон де Сисе как будто сыграл одну из первых ролей; не исключено, что Неккер, на которого все ополчились, тоже сказал свое слово. Существование заговора было настолько очевидным, что Ламарк счел необходимым предупредить о нем Мирабо.

Какими бы ловкими и выверенными ни были речи депутата от Экса, наиболее искушенные политики почуяли в нем претендента на пост первого министра.

Это мнение угадывается в личном дневнике представителя Дюкенуа, типичного образчика среднего депутата; тот ясно почувствовал, что намерение Мирабо вызвать в Национальное собрание действующих министров имело целью только дискредитировать их: «Министры — глупые и бездарные люди; мы, которые гораздо даровитее их, зададим им вопросы, на которые они не сумеют ответить. Вся Франция и король увидят, что мы знаем больше их; их отправят в отставку, и мы займем их место… В глубине души можно признать — да, присутствие министров крайне необходимо. Не отвергать же предложение Мирабо из-за сквозящего в нем побудительного мотива? Лично я же не вижу в нем никакого другого побуждения… Трудно предвидеть, как разрешится этот вопрос, если только кто-нибудь не решится предложить в виде поправки, чтобы ни один член собрания нынешнего созыва не мог занимать места в правительстве во время сессии».

Поскольку, судя по всему, эти слова были написаны в решающую ночь, надо полагать, что сражение разворачивалось вне стен Национального собрания; тем не менее заранее выигранная партия состоялась при свете дня.

7 ноября дискуссия по поводу предложения Мирабо возобновилась. Граф де Монлозье, депутат от правых, двинулся против проекта обходным путем: министры не являются народными избранниками, а потому не должны входить в Национальное собрание. Поэтому оратор находил в предложении Мирабо «мистический смысл» — это слово вызвало улыбку у посвященных.

Мирабо ожидал противодействия со стороны правых, даже рассчитывал на него; разве Монлозье не являлся рупором министров, над которыми нависла угроза?

Однако решительную атаку повели левые: поднялся один депутат от Бретани по имени Ланжюинэ, которому было не занимать ни смелости, ни добродетели. За ночь Шампьон де Сисе его обработал и доказал, что, если предложение будет принято, Мирабо неизбежно получит пост в правительстве. Для чистого и наивного Ланжюинэ человек, погрязший в долгах и пороках, ни при каком условии не был достоин занимать подобный пост; нужно было ему помешать, а сделать это легко — и депутату подсказали способ.

Ланжюинэ ловко заговорил о наказах своих избирателей, которые запрещали ему вести дебаты в присутствии министров.

— Наши принципы также мне это запрещают, — продолжал он, — мы сами пожелали разделения властей. Если же мы соединим в лице министра законодательную власть с властью исполнительной, мы сделаем эту власть игрушкой в руках честолюбивых людей, если таковые окажутся в данном Собрании. Красноречивый гений увлекает вас за собой и подавляет вашу волю. Можно себе вообразить, что он сделает, став министром?

Ланжюинэ подытожил: «Таким образом, если предложение Мирабо будет принято, следует дополнить его такой поправкой: „В течение всего срока действия Собрания и в течение последующих трех лет депутаты не могут получать от исполнительной власти поста, пенсии и продвижения по службе“».

Это выступление вызвало бурные аплодисменты. Блен, один из оппонентов Мирабо, заметил, что добрые слуги государства могут заслужить вознаграждение, и предложил свести поправку Ланжюинэ к следующему:

«Ни один депутат не может состоять в правительстве во все время нынешней сессии».

Раздались крики одобрения: «Браво! Так и нужно! Голосовать!..»

Тогда Мирабо попросил слова, чтобы выступить по поводу этого предложения; он уже знал, что проиграл партию. Как и в 1783 году, во время бракоразводного процесса в Эксе, он, узнав, что осужден, довел ситуацию до абсурда. Он умел великолепно отстаивать гиблое дело. Нужно хотя бы сохранить лицо, если в очередной раз зависть и ненависть посредственностей преградили ему дорогу.

— Я не могу поверить, будто автор предложения серьезно хочет постановить, что в элите нации не может быть хорошего министра, что доверие, оказанное нацией гражданину, должно исключить для него доверие монарха, что, объявляя всех граждан равно способными к исполнению всех должностей, без всякого иного различия, кроме их добродетелей и талантов, следует исключить из этой способности и равноправия тысячу двести депутатов, избранных великим народом. Нет, господа, я не верю, что такова цель предложения, потому что не в моей власти уверовать в нелепость.

Уточнив цель своей атаки, он закончил великолепным ораторским приемом:

— Господа, в Собрании есть только два человека, которые могут являться объектом этой поправки. Остальные предоставили достаточно доказательств свободы, мужества и государственного ума, чтобы успокоить почтенного депутата; но есть два члена, о которых мы с ним можем говорить с большей свободой, поскольку их исключение зависит от него и от меня, и наверняка его проект нацелен только на одного из них. Кто эти люди? Вы уже угадали, господа: это «автор» поправки и я. Я назвал первым «автора» поправки, поскольку возможно, что его стеснительность или нетвердое мужество опасались великих знаков доверия и он решил доставить себе способ отвергнуть их, заставив принять исключение для всех. Затем я назвал самого себя, потому что слухи, распространившиеся в народе по моему поводу, вызвали опасение у одних и, возможно, дали надежду другим; весьма вероятно, что «автор» поправки поверил этим слухам, еще более возможно, что у него сложилось обо мне мнение, которое есть у меня самого, а потому я не удивлен, что он считает меня неспособным исполнять должность, которую я считаю далеко превосходящей если не мое усердие или смелость, то мои познания и таланты. Так вот, господа, какую поправку я предлагаю: ограничить требуемое исключение господином де Мирабо, депутатом общин от сенешальства города Экс. Я был бы счастлив, если бы ценой своего исключения мог сохранить надежду увидеть нескольких членов Национального собрания, к коим я испытываю полное доверие и уважение, в роли близких советников нации и короля.