Книга Император для легиона - Гарри Тертлдав

Марк увидел Горгидаса, склонившегося над распростертым солдатом у двери, но не успел подойти к врачу. Навстречу ему бросилась Алипия Гавра.

– Мой дядя… Он… – Она остановилась, боясь закончить фразу.

– …не получил даже царапины благодаря вам, – договорил за нее Скаурус.

– Благодарение Фосу за это, – прошептала принцесса и вдруг, к великому смущению трибуна, обвила руками его шею и поцеловала.

Легионеры, удерживавшие ее вдали от боя, громко свистнули. Алипия вздрогнула, сообразив, что делает что-то не то. Трибун потянулся было к ней и замер, увидев, что принцесса отпрянула назад. Выражение тепла и нежности на ее лице, сколь мимолетно оно ни было, доставило ему больше удовольствия, чем он готов был признать. Марк попытался уверить себя, что это всего лишь радость, вызванная тем, что раненая душа девушки начинает наконец оживать, но в глубине души он хорошо знал, что это не так.

– Ты ранен! – воскликнула принцесса, заметив повязку, из-под которой сочилась кровь.

– Пустячная царапина, – ответил трибун и снова сжал и разжал пальцы, показывая, что ничего серьезного не случилось. Усилие это причиняло ему, однако, боль. Как истинный стоик, он попытался скрыть ее, но принцесса заметила капли пота, выступившие на его лбу.

– Тебе нужно показать ее врачу, – сказала Алипия твердо, с видимым облегчением от того, что сумела найти слова одновременно и деловые, и теплые.

Скаурус заколебался, подумав на миг о пышных и небрежных фразах, которые так легко находил Виридовикс. Но ничего подходящего не приходило в голову, и момент был упущен. Что бы он сейчас ни сказал, это, скорее всего, прозвучало бы фальшиво, и трибун, кивнув принцессе, медленно направился к Горгидасу.

Врач даже не заметил его. Он все еще сидел на корточках, низко склонившись над павшим легионером и касаясь ладонями лица солдата – жест видессианского жреца-целителя, как понял Марк. Плечи грека вздрагивали от усилий, которые явно были тщетными.

– Живи, будь ты проклят, живи! О боги… – снова и снова повторял он на своем родном языке.

Но этот легионер уже никогда не смог бы встать. Стрела с зеленым оперением торчала между пальцами врача. Марк не знал, сумел ли Горгидас в конце концов овладеть искусством исцеления, но сейчас и оно оказалось бы бессильным – жрецы Видессоса не могли возвращать к жизни умерших.

Наконец грек заметил присутствие Скауруса. Он поднял голову, и при виде печали, боли и бессильной ярости, проступившей на его лице, трибун попятился.

– Все бесполезно, – произнес Горгидас, обращаясь больше к самому себе, чем к Скаурусу. – Ничто не может здесь помочь.

Он сгорбился, словно ощутил на своих плечах непомерный груз. Его руки, покрытые засохшей кровью, медленно сползли с лица мертвого легионера.

Марк внезапно забыл о своей ране.

– Юпитер Великий и Всемогущий… – тихо произнес он слова молитвы, которые не вспоминал со дней своей юности, когда еще верил в богов.

Перед ним лежал мертвый Квинт Глабрио. Лицо его уже начало застывать. Стрела вонзилась прямо над правым глазом и убила его мгновенно. Муха села на перо, качнувшееся под ее тяжестью, и испуганно поднялась в воздух.

– Давай посмотрю твою рану, – тупым, равнодушным голосом сказал Горгидас.

Почти машинально трибун протянул ему руку. Врач промыл рану губкой, вымоченной в уксусе. Несмотря на то что он все еще был ошеломлен увиденным, Скаурусу пришлось приложить немало усилий, чтобы не закричать от боли. Горгидас закрыл рану бронзовыми фибулами. Рука так болела от уксусной губки, что Марк почти не чувствовал боли от скрепок, вонзившихся в края раны.

По лицу грека текли слезы, и он трижды неудачно закреплял какую-то особенно сложную фибулу.

– Есть еще раненые? – спросил он Марка.

– Наверняка, – ответил тот убежденно.

Врач повернулся, чтобы уйти. Марк остановил его, коснувшись здоровой рукой плеча грека.

– Я хочу сказать.. Мне очень жаль… И еще… Мне не хватает слов, – начал он неловко. – Для меня он был хорошим офицером, славным другом и… – трибун остановился на середине фразы, не зная, как продолжать.

– Я знаю, что ты чувствуешь, несмотря на всю твою скрытность, Скаурус, – устало кивнул Горгидас. – Но ведь это уже не имеет значения, верно? А теперь позволь мне вернуться к моим обязанностям.

– Могу ли я чем-нибудь помочь тебе? – Марк все еще колебался.

– Чтоб тебя Боги прокляли, римлянин; ты неплохой парень, но все-таки толстокожий. Смотри, вот передо мной лежит мой друг, который был так близок мне в этом пустом, холодном и глупом мире, а я со всеми своими знаниями и опытом ничего не могу сделать. На что нужны мои знания, черт бы их побрал? Только на то, чтобы коснуться его рукой и почувствовать, как он холодеет с каждой минутой…

Он скинул руку трибуна со своего плеча.

– Пусти меня. Поглядим, какие еще «чудеса» сумеет сотворить моя медицина, чтобы помочь другим несчастным парням.

Горгидас прошел в открытую дверь императорской резиденции – худой, одинокий человек, закутанный в несчастье, как в плащ.

– Что случилось с твоим врачевателем? – спросила Алипия Гавра.

Скаурус едва не подскочил от неожиданности – он был так погружен в свои мысли, что не слышал, как она подошла.

– Это был его самый близкий друг, – сказал он коротко, кивнув на Глабрио. – И мой тоже.

Услышав столь сухой ответ, принцесса смущенно отошла. Марку было уже все равно: вкус победы был слишком горек.

– Красиво, не правда ли? – спросил Туризин у Марка вечером того же дня. В его голосе прозвучала ирония: маленькая приемная его личных апартаментов тоже пострадала во время боя. На диване зияла оставленная мечом дыра, кровавое пятно расплылось на мраморе пола…

– Я надеялся, что, занимаясь налогами, ты присмотришь за чернильными душами, а вместо этого тебе, похоже, удалось вывести на чистую воду знатного дворянина, – продолжал Император.

– Значит, это были люди Ономагулоса? – удивился Скаурус.

Убийцы сражались в мраморном молчании и, насколько понимал трибун, могли быть посланы кем угодно… не исключая Ортайяса Сфранцеза.

Гаврас посмотрел на трибуна с сожалением, как на полного болвана.

– Разумеется, это были люди Баанеса! Мне даже не нужно было спрашивать их об этом.

– Не понимаю, – признался Скаурус.

– Зачем же еще этот грязный, зачумленный сын двухгрошовой шлюхи, Элизайос Бурафос, привел сюда свои вонючие корабли с Питиоса? Для воскресной прогулки? Во имя Фоса, человек, он ведь даже не пытался спрятаться. Ты должен был видеть эти галеры, когда шел сюда утром.

– Я думал, что это транспортные суда с зерном, – сказал Марк, чувствуя, как пылает его лицо.