Книга Абель-Фишер - Николай Долгополов

Откуда идет знакомство

Не один год общался я с Вильямом Генриховичем Фишером, этим умнейшим, всесторонне талантливым и до застенчивости скромным человеком. Каждый раз встречался я с ним с неизменным интересом, а расставался всегда внутренне обогащенным и взволнованным.

Познакомились мы в московской клинической больнице на площади Курчатова. Я, тогда еще подполковник, прибыл туда с Кубани в марте 1966-го, по-военному говоря, для поправки здоровья. Через несколько дней, когда врачи разрешили вставать с постели, вышел в коридор. В соседней палате напротив дверь была приоткрыта, и я услышал, что кто-то разговаривает по телефону. Несколько удивился: разговор-то на английском. Подумал, что лечится здесь иностранец. Вскоре из палаты, откуда только что доносилась английская речь, вышел сухощавый, подтянутый человек с острым внимательным взглядом и открытым лицом, по которому было трудно определить его возраст. Правда, седина и сетка морщин подсказывали: лет шестьдесят с небольшим. Среднего роста, на голове чуть взлохмаченные волосы, короткие подстриженные усы. Очки в металлической оправе блестели на горбатом носу.

Посмотрев в мою сторону, чуть улыбнулся, приблизился и спросил: «Что-то я вас раньше здесь не видел. Очевидно, недавно поступили?» Завязалась беседа. Неожиданным было то, что человек этот отлично говорил по-русски, а я ведь только что слышал, как он беседовал по телефону на хорошем английском.

Не предполагал, что приветливый сосед — сам Абель. Узнал об этом на следующий день, когда приехавший навестить знакомый сотрудник Комитета госбезопасности спросил: «Говорят, здесь лечится Абель. Не видел его?» Так все и прояснилось.

С соседом мы не могли не встретиться: держал я в руках журнал «Знамя», и Рудольф Иванович обратил на это внимание. В то время особой популярностью пользовался роман Вадима Кожевникова «Щит и меч», печатавшийся в журнале. Еще дома, в Краснодаре, я опубликовал в местной газете рецензию на первую часть. Уезжая в Москву на лечение, прихватил с собой вторую часть романа, намереваясь дать оценку и ей. Естественно, завязалась у нас о книге Кожевникова беседа. Оказалось, что Рудольф Иванович — консультант автора романа «Щит и меч». Рассказал, что есть у них с Кожевниковым по некоторым вопросам расхождения. Касаются в основном точности изложения событий и обстановки, в которой приходится действовать разведчику-нелегалу.

Еще до встречи с Абелем я, как литератор, собирал материалы о советских разведчиках. И уже кое-что знал о Рудольфе Ивановиче, его работе в Соединенных Штатах, о предательстве Хейханена и о годах, проведенных полковником в американских тюрьмах. Но был Абель бодр, чувствовал себя хорошо. Такой характерный пример. Я часто наблюдал: поднимаясь по широкой больничной лестнице, Рудольф Иванович шагал через ступеньку. Возможно, для него это была укрепляющая, тонизирующая процедура.

Подружились мы быстро. Если позволяла погода, после обеда вместе ходили на прогулку в больничный парк. Как-то не чувствовалась разница в возрасте: ему — 64, а мне — 46. Сначала беседовали на общие темы. Узнав, что я по рождению сибиряк, Рудольф Иванович подробно расспрашивал о моей малой родине — о природе, климате, Ангаре и тайге, о тамошних людях и обычаях. Я же интересовался Англией, где он жил с родителями, да и другими эпизодами его щедрой на перемены биографии.

Абель был великолепным рассказчиком. Его медлительная манера речи и невозмутимый вид как бы контрастировали с живостью ума.

Не могу отнести Рудольфа Ивановича к людям, по характеру общительным. Скорее, был он педантичным. Однако скрашивалось это тем, что, по-моему, питал Абель душевное расположение к людям. А сдержанность объяснялась длительной работой в нелегальной разведке — приучил себя быть начеку. Поэтому наши беседы о его жизни в Америке не переходили за пределы в ту пору разрешенного. Я держался в рамках и не старался расспрашивать о деталях работы по ядерной программе. Мой сероглазый собеседник был немногословен, даже скуповат на слова. В разговоре клал левую руку на свою голову — это его привычка. Иногда, когда беседовали, на голове оказывались две руки.

Вы, Николай, спрашиваете меня, верить ли тому, что написал в своей книге уехавший на Запад Кирилл Хенкин. Он утверждал, будто Абель несколько критически относился к тогдашней советской действительности. А я, прочитав его книгу, начертал на обложке слова: «Пасквиль завистника». Но тем не менее Рудольф Иванович трезво оценивал допускавшиеся ошибки, провалы. О сообщении ТАСС перед самым началом войны с Германией, притупившем бдительность командования и сыгравшем отрицательную роль, отзывался довольно резко. В некотором отношении не соглашался с методикой подготовки радистов, забрасываемых в немецкий тыл. Когда приехавший в Москву американский адвокат Донован собирался навестить бывшего подзащитного, руководство рекомендовало Рудольфу Ивановичу от встречи воздержаться. Однажды, уже при более близком знакомстве, в разговоре со мной он свое недовольство этим решением высказал. Однако это — частности. Был же Абель истинным патриотом.

Как-то мы долго бродили по аллеям парка. Рудольф Иванович шагал размашисто, уверенно, пожалуй, даже торопливо, и мне то и дело приходилось ускорять шаг. Разговор у нас шел откровенный: держался он со мной просто, душевно.

Спросил я тогда, какое ощущение оставили у него Штаты, где он так долго находился.

— Да, Америку мне пришлось наблюдать долго, — согласился Абель. — Одно из неприятных ощущений — четкое разделение на богатых и бедных, черных и белых. Каждый думает только о себе. Такова система.

— А что помогало справиться с одиночеством?

— Находился я в среде недружественной. Но оставалось у меня перед американцами колоссальное преимущество. Был я советским гражданином, чувствовал поддержку товарищей, родины. Это ей я обязан тем, что нахожусь здесь, а не в американской тюрьме.

Заговорили о романе «Щит и меч», и Рудольф Иванович заметил:

— Не будет это новым, но скажу. Главное для нелегала — идея и преданность своему народу. Без этого разведчика не существует. Он также должен быть истинным оптимистом, обладать чувством перспективы, уметь отбрасывать предубеждения, знать языки и отличаться наблюдательностью.

— Вы в разведку пришли в 1927-м. Что было решающим при выборе этой профессии?

— Решающим — желание быть полезным родине. — Рудольф Иванович знакомым уже жестом положил левую руку на голову. — После службы в армии я собирался заниматься научно-исследовательской работой, но предложили — в разведку. И я предложение принял, счел лестным, увидев в этом большой жизненный смысл. Было оно как выражение надежды и доверия. Сыграло роль и знание языков, которые учил в детстве. Сейчас, конечно, трудно передать все чувства, которые испытал, давая согласие.

Мы говорили с Абелем о смелости и страхе, о вкусах и человеческом общении, о природе и семейных отношениях. Вскоре Рудольф Иванович познакомил меня со своей женой Еленой Степановной и дочерью Эвелиной, приехавшими его навестить. По всему чувствовалось, что Абель их любит. Рассказывал мне, что в самые трудные минуты в американской тюрьме огромную поддержку оказывали письма жены и дочери…