Книга Армадэль. Том 2 - Уилки Коллинз

Я назвала своё имя слуге: миссис Армадэль, и меня провели в приёмную. Даже огонь потухал от сырости в камине. Единственные книги в тёмных коричневых переплётах, лежавшие на столе, были сочинениями доктора, а единственный предмет, украшавший стены, — диплом (в красивой рамке и под стеклом), который доктор купил вместе с иностранным именем.

Минуты через две хозяин лечебницы вошёл и с весёлым удивлением поднял кверху руки при виде меня.

«Я не имел ни малейшего понятия, кто такая миссис Армадэль, — сказал он. — И вы также переменили ваше имя? Как же хитро поступили вы, не сказав мне об этом, когда мы встретились сегодня утром! Пожалуйте в мой уголок, я не могу держать такого старого и дорогого друга, как вы, в приёмной пациентов».

Уголок доктора находился с задней стороны дома, выходившей на поля, и деревья, предназначенные к срубке, но ещё не срубленные строителями. Отвратительные медные, кожаные и стеклянные приборы и пробирки, искривлённые, как будто это были одушевлённые предметы, изгибавшиеся в болезненной агонии, заполняли одну часть комнаты. Большой книжный шкап со стеклянными дверцами занимал всю противоположную стену, и я увидела на его полках длинные ряды стеклянных банок, в которых плавали в жёлтой жидкости какие-то неопределённого вида мёртвые существа серовато-белого цвета. Над камином в двух больших рамах, висевших рядом с большим пространством между ними, была размещена коллекция фотографических портретов мужчин и женщин. В раме с левой стороны помещались изображения нервных страданий, рама с правой стороны демонстрировала последствия сумасшествия, а пространство между ними было занято красиво раскрашенной бумагой, на которой был написан девиз: «Предупредить болезнь лучше, чем лечиться».

«Вот я здесь с моим гальваническим аппаратом, с моими сбережёнными образцами и со всеми другими медицинскими принадлежностями, — сказал доктор, поставив для меня кресло у камина. — А вот моя система лечения безмолвно обращается с плаката над вашей головой в виде изложения её сути, которое я осмеливаюсь представить с полным откровением. Это не дом сумасшедших, любезная миссис Армадэль. Пусть другие лечат сумасшествие, если хотят, — я останавливаю его. До сих пор у меня в доме ещё нет больных. Но мы живём в таком веке, когда нервное расстройство (сродни помешательству) постоянно увеличивается, и со временем больные будут. Я могу ждать, как Гэрви ждал, как Дженнер ждал. А теперь положите вашу ногу на каминную решётку и расскажите мне о себе. Вы, разумеется, замужем? И какое хорошенькое имя! Примите мои сердечные поздравления; вы имеете два величайших счастья, какие только могут достаться женщине: мужа и дом…»

Я прервала поток искренних поздравлений доктора при первой возможности: «Я замужем, но мои семейные обстоятельства вовсе не столь радостны, — сказала я серьёзно. — Моё настоящее положение не несёт того счастья, которое, как обыкновенно предполагают, достаётся на долю женщины. Я уже нахожусь в положении весьма опасном».

Доктор придвинул свой стул ближе ко мне и тотчас перешёл на своё прежнее докторское обращение и свой прежний откровенный тон.

«Если вы желаете посоветоваться со мною, — сказал он тихо, — вы знаете, что я в своё время хранил много опасных тайн, вы знаете также, что я имею два драгоценных качества для советника. Я не очень щекотлив, и на меня можно положиться безусловно».

Я колебалась даже теперь, сидя с ним одна в его комнате. Для меня было бы так странно довериться кому бы то ни было, кроме меня самой! А между тем, как мне было не довериться другому в таком затруднении, которое касалось юридического вопроса?

«Это как вам угодно, — прибавил доктор. — Я никогда не вызываю доверия, я только принимаю его».

Нечего было делать — приехала я сюда не колебаться, а говорить. Я рискнула и заговорила:

«Дело, о котором я желаю посоветоваться с вами, не относится к вашей докторской опытности, как вы, кажется, Думаете. Но я думаю, что вы можете помочь мне, если я доверюсь вашему большому опыту человека светского. Предупреждаю вас заранее, что я непременно удивлю, а может быть, и испугаю вас».

С этим предисловием я начала мою историю и рассказала ему то, что решилась ему рассказать, не более.

С самого начала я не скрыла моего намерения выдать себя за вдову Армадэля и упомянула без всякой опаски (зная, что доктор может отправиться в контору и сам посмотреть завещание) большой доход, который достанется мне в случае успеха. Некоторые из обстоятельств я сочла нужным изменить или скрыть. Я показала ему известие, напечатанное в газете о гибели яхты, но не сказала ему ничего о неаполитанских происшествиях. Я сообщила ему о точном сходстве двух имён, предоставив ему вообразить, что это сходство случайное. Я сказала ему, как важен пункт в этом деле, что мой муж скрыл своё настоящее имя в глубокой тайне от всех, кроме меня; но для того, чтобы предотвратить общение между ними, я старательно скрыла от доктора, под каким именем Мидуинтер жил всю жизнь. Я призналась, что оставила своего мужа на континенте, но когда доктор задал этот вопрос, я предоставила ему самому заключить — при всей моей решимости я не могла сказать ему этого положительно, — что Мидуинтер знал о замышляемом обмане и что он нарочно остался за границей, чтобы не компрометировать меня своим присутствием. Обойдя это затруднение — или, как я теперь чувствую совершив эту низость, — я вернулась к самой себе и к истине. Я упомянула обо всех обстоятельствах, относившихся к моему браку, о поступках Армадэля и Мидуинтера, поступках, делавших открытие обмана (с помощью показаний других людей) совершенно невозможным.

«Я рассказала вам обо всём, — заявила я в заключение, — что касается цели, которой хочу добиться. Теперь мне остаётся сообщить вам прямо о весьма серьёзном препятствии, стоящем на моём пути».

Доктор, который слушал до сих пор, не прерывая меня, попросил позволения сказать несколько слов, прежде чем я стану продолжать.

Эти «несколько слов» оказались вопросами — умными, дотошными, недоверчивыми вопросами, — на которые, однако, я оказалась способной отвечать с небольшой скрытностью и даже вовсе без скрытности, потому что они относились почти во всём к обстоятельствам, при которых я выходила замуж, и к моему законному мужу, если он вздумает со временем предъявить свои права на меня.

Мои ответы открыли доктору, во-первых, что я так устроила дела в Торп-Эмброзе, что произвела общее впечатление, будто Армадэль намерен на мне жениться; во-вторых, что прежняя жизнь моего мужа не может произвести на него благоприятного впечатления в глазах света; в-третьих, что мы были обвенчаны, не имея свидетелей, в большой приходской церкви, в которой в это же утро были обвенчаны две другие четы, не говоря уже о дюжине других пар, перепутавших всякие воспоминания о нас в голове церковнослужителей, которые венчались после того. Когда я сообщила доктору эти факты и когда он затем удостоверился, что я и Мидуинтер уехали за границу тотчас по выходе из церкви и что матросы, служившие на той яхте, на которой Армадэль уехал из Сомерсетшира (до моего брака), теперь плавают на других кораблях и в разных концах света, — доверие к моим планам ясно выразилось на его лице.