Книга Рыцарь в черном плаще - Эрнест Капандю

— Туда ей и дорога!

— Она официально объявлена фавориткой, имеет апартаменты в Версале и недавно представлена ко двору как маркиза де Помпадур.

— Мать ее умерла, наверное, от радости, — прибавила Сале.

— Именно так. Мадам Пуассон была больна. Когда ей сказали, что дочь ее объявлена любовницей короля, она вскричала: «Дорогая Антуанетта! Я всегда говорила, что ты достойна короля! Мне нечего больше желать!» И умерла.

— Нет слов, д'Этиоль достигла прекрасного положения.

— Да, да! — сказали, вздыхая, другие танцовщицы.

— Но у нее уже появились враги.

— Разумеется, и первый — Морпа, который сочинил смешную эпитафию на смерть ее матери.

— Если Морпа поспешил написать свою едкую эпиграмму, — сказала Сале, — то и Вольтер не терял времени и в стихах выразил невероятную лесть новой маркизе.

— Я ничего не знаю об этом, — сказала Комарго с искренним изумлением.

— Неудивительно, так как Вольтер написал свой мадригал сегодня ночью, а мне его прочитал только утром.

— В котором часу? — спросила Комарго, ядовито улыбаясь.

— После того, как ушел от вас, — сказала Сале.

— Значит, он вам долго читал, так как он ушел от меня в первом часу ночи.

— Вольтер так хорошо пишет, — сказала смеясь Аллар, — что ничего нет удивительного, если Сале слушала его всю ночь.

Сале прочитала мадригал, вызвавший общее одобрение.

— И что, король серьезно увлечен этой дамой? — спросил Новерр.

— Влюблен, как никогда прежде, — отвечала Комарго. — С минуты их разговора на последнем балу в ратуше, то есть в течение двух месяцев, он написал ей более 40 писем, запечатанных одной и той же печатью, на которой вырезан девиз: «Скромный и верный».

— А ее муж? — спросил Дюпре.

— Конечно, со временем он утешится, но сейчас он в отчаянии. Смешно слушать его жалобы на свою участь. Его можно видеть разъезжающим по улицам Парижа с заплаканным лицом. Он вздыхает и проклинает свою судьбу: «Моя жена, моя Антуанетта в Версале! Неблагодарная, жестокая!» И шлет ей письмо за письмом.

— Это правда, — сказала Аллар, — доказательством тому служит, что он поручил своему дяде Турншеру…

— Который отдал бриллианты Петушиному Рыцарю, — прибавил Новерр.

— Он поручил своему дяде, — продолжала Аллар, не обращая внимания на шутку Новерра, — передать письмо жене, в котором писал, что все ей простит, если она вернется в его дом.

— Ну и что же?

— Мадам д'Этиоль показала письмо королю, — сказала Сале.

— Неужели?

— Да! Король, прочитав его, сказал: «Ваш муж честный человек!» После этого король поручил Ришелье все уладить. Герцог, в свою очередь, поручил шести мушкетерам совершить путешествие вместе с Ле Норманом в Авиньон, и в настоящее время злополучный муж проводит время в папских владениях.

— Его утешит, — прибавила Комарго, — место главного откупщика.

— И он скоро вернется в Париж. Бедный д'Этиоль, как и его дядя, не может существовать без Оперы. Не правда ли, Аллар?

— Для его жены очень кстати приобрести новое имя, — заметил Дюпре.

— Для того и дали ей титул маркизы Помпадур. Ее апартаменты будут во всех королевских дворцах, а для того чтобы она могла жить не нуждаясь, король назначил ей 500 тысяч фунтов в виде ренты и 750 тысяч на покупку земель и дворца Креси.

— Вместе с 500 фунтами, которые ей дал Машо за место главного контролера, отнятое у Орри, — сказала Комарго, — это составит около двух миллионов.

— Заработанных в два месяца!

— А брат ее, назначенный главным директором построек, а маркиз Вандиер…

— Однако какие перемены при дворе! Кто знает, что еще случится!

— Милостивые сударыни, — сказал Дюпре, — все это интересно, но время идет, а мы не репетируем. Прошу вас на места!

Музыканты заняли места перед своими пюпитрами, а групповые танцоры отодвинулись в глубь сцены.

— Когда поднимется занавес, — сказала Сале, — я должна лежать на этой скамье.

— Да, — подтвердил Дюпре.

— Но из нее торчат гвозди, — вскричала Сале, — они разорвали мне юбку.

— Ее зашьют… По местам!

Сале растянулась на скамье, стараясь не попасть на гвозди.

— Я вхожу с левой стороны, — сказал Новерр.

— Да! Ты, пастух, входишь и сначала не видишь спящей пастушки… Ты задумчив, печален, уныл, руки твои опущены, голова тоже — это изображает отчаяние… хорошо… Вдруг ты замечаешь ее — выражение удивления… Ты смотришь на нее — выражение восторга… Любовь пронзает тебе сердце… Ты видишь другую пастушку, которая подходит с противоположной стороны. Входите, Комарго! Ты и ее также находишь прелестной, ты в восторге. Твоя мимика должна ясно показывать, что ты чувствуешь… Ты понимаешь? Этот пастух, оказался между двумя столь хорошенькими, привлекательными женщинами… Которую из них полюбить? Бесподобно? Комарго входит и не видит тебя… Она смотрит на зеленые листья деревьев…

— Отодвиньте свечку! — закричал Новерр. — Мне сало капает на голову!

— Ты находишь их прелестными — не забывай этого! — продолжал Дюпре.

— Мне стоит только взглянуть на этих дам, чтобы думать об этом, — сказал Новерр, вытирая голову, на которую действительно капало сало со свечи.

— Итак, ты колеблешься, — продолжал Дюпре. — Когда ты чувствуешь влечение к одной, ты должен сделать выпад вперед, потом пируэт, выражающий влечение к другой. Вы поняли? Теперь мы начнем.

— А я разве не выхожу? — спросила Аллар.

— Вы выходите. Вы богиня счастья — вы будете наклонять весы до тех пор, пока не войдет с противоположной стороны Амур.

— Амуром буду я! — сказал Гардель. — У меня будут великолепные крылья.

— А у Аллар бесподобные бриллианты.

— Пусть она напишет Петушиному Рыцарю, чтобы он возвратил ей ее бриллианты! — сказан Новерр, смеясь.

— Мы должны были попросить его об этом, когда он принес розы… — сказала Комарго.

— И правда, — сказала Сале. — Тогда у вас, во время ужина.

— Да, в ту ночь, когда бедная Сабина была ранена почти под моими окнами!

— Вы помните?

— Как не помнить! Мне кажется, что я вижу еще бедняжку, лежащую в луже крови.

— Кстати о Даже, — сказал Новерр, — знаете ли, что его семейство преследуют несчастье. После того, как его дочь едва не была убита, невеста его сына вдруг исчезла, и поговаривают, что она погибла.

— Вы знаете эту молодую девушку, Новерр? — спросила Комарго.

— Я знаю ее лучше, — сказал Дюпре, — я был ее учителем танцев.