Книга Даль сибирская - Василий Шелехов

После дорогостоящей операции в прославленной микрохирургической лечебнице оно продолжало падать, так что пасмурным днём не углядеть неровности дороги, тем более заснеженной. Впрочем, и в солнечную погоду уже давно приходится ему двигаться наудачу с риском оступиться, поскользнуться, оплошать. И вот в тот злополучный день так случилось, что как будто нарочно все минусы-каверзы здоровья, погоды, собственного легкомыслия сфокусировались в одной точке, в одном неудачном мгновенье – и налицо плачевный результат: гипс, неподвижность, больничная койка!.. А впереди долгие нудные недели и месяцы выздоровления. Врач говорит, что потребуется полгода. Молодому-то организму всё нипочём, но когда восьмой десяток разменен, сомнительно, сможет ли когда-нибудь ступать по земле так же твёрдо и уверенно, как прежде.

Домой его доставили оказавшиеся рядом двое парней. На руках донесли, подняли на второй этаж, позвонили, уложили на диван… Молодцы, ребята!.. Студенты, должно быть. А он, растерявшись, не успел отблагодарить их как следует…

Виктор Петрович посокрушался о случившемся и попытался представить, как сделают ему операцию и поставят знаменитый аппарат Елизарова, как потом он на своих двоих, пусть даже с помощью костылей, пройдёт по палате, по коридору, в туалет. О, как это важно – избавиться от необходимости пользоваться ненавистной вонючей «уткой»! И совсем уж невообразимо огромное счастье – выписка домой!.. Как сладостно об этом мечтать!.. Ах, боже мой, когда же, когда наступит тот вожделенный миг?! Вот, поддерживаемый сыном и дочерью, он осторожно спускается по лестнице на первый этаж, выходит во двор к стоящей у крыльца автомашине. Головокружительно освежающий вольный воздух, необъятный, до самого космоса раскинувшийся, охватит его, и он ощутит его не только ртом и лёгкими, но и всем телом, причём одежда этому не помешает!.. Дыши – не надышишься! Чистейший воздух, разве что слегка ударит в нос выхлопными газами от автомашины. Да пусть! Летучий машинный запах отработанного бензина даже, можно сказать, сладкий по сравнению с больничными, тошнотворными!..

Да что там говорить! Больничная атмосфера – это же такая гремучая смесь, такая клоака, не приведи Господь! В особенности если в палате восемь человек и у пятерых ноги на подвеске, а ходячих всего двое. Испарения от резких лекарств-антисептиков перемешиваются с гадкой вонью от уток и суден, выносимых нянечками не всегда своевременно. Этот смрад отхожего места никаким проветриванием, никаким одеколоном не устранишь, он намертво, навечно впитался и в матрацы, и в постельное бельё, даже в побелённые стены и в потолки, в крашеные розоватые панели. Здесь даже кухонные запахи при кормлении лежачих больных казённой едой не облагораживают воздух, не радуют прелестями чревоугодия. Приём пищи воспринимается как ещё одна нежеланная, но обязательная к исполнению лечебная процедура вроде капельницы или внутривенного вливания. Вкушая её, вспоминаешь с горечью о настоящей еде, домашней или ресторанной, с изысканной сервировкой обеденного стола, о любовно изготовленных блюдах, источающих восхитительные ароматы, об аппетите, настоящем, «волчьем» аппетите.

Родственники стараются, конечно, побаловать своих подопечных чем-нибудь вкусненьким: фруктами, печеньем, колбаской. Вот только лежачего у окна в дальнем правом углу никто не навещает, одинокий, видать, бессемейный или откуда-то с периферии. Он инвалид, одноногий, левую ногу когда-то ему отняли по самую репицу. Лохматый какой-то, большеносый, ширококостый мужик, кисти рук крупные, не ладони, а лапости, раздатые, расшлёпанные тяжёлой физической работой. Вот у него аппетит отменный, и те, что рядом лежат, зачастую отдают ему свои порции, и он с удовольствием всё поедает, за троих наворачивает, будто с голодного острова сорвался!.. Этого инвалида сшибло машиной, покалечило и самого, и единственную ногу зашибло, на лекарство денег у него не оказалось, но всё ж таки из каких-то резервов изыскали на лечение. Он никогда не включался в общий разговор о чём-либо, да и с соседями не общался, молчун, странный какой-то тип.

В начале седьмого в палату ворвалась, хлопнув дверью и включив верхний свет, дежурная медсестра, худенькая девчушка.

– Доброе утро! – громко поприветствовала она подопечных и деловито-бесцеремонно стала раздавать градусники, а если кто ещё не проснулся или замешкался, быстренько засовывала тому холодную стекляшку в угретое тепло запазухи.

Начался очередной день нудного больничного бытия с лечебными процедурами, томительным препровождением медленно текущего, пропащего времени, – безрадостными размышлениями о нелепой участи обречённого на длительный постельный режим. Загипсованная нога – всё равно что капкан, в который попал невзначай, сдуру, случайно, по несчастью. Ты привязан, ты обездвижен, скован, выключен из полноценной жизни. Вот так же, наверное, волк, попав в капкан, мучится, скулит, рычит, пытается грызть беспощадное железо капкана и со смертной тоской в глазах смотрит на вольные таёжные просторы, от которых вмиг оказался отторжен, очутился в ином, непонятном, беспомощном состоянии. Деревья, кусты, соблазнительные следы зайцев на снегу – всё это рядом, но уже недоступно, осталось только ждать неминуемой лютой смерти!.. С чем ещё можно сравнить незавидное своё положение?.. Разве что с бабочкой, пришпиленной булавкой к картонке. Школяр, изловивший её сачком, доволен, даже счастлив, о её муках, о боли, терзающей её тело, он и не подозревает, а она, бедняжка, только лапками недоуменно перебирает, смутно сознавая, что уж больше не удастся красиво и весело порхать под ласковым солнышком среди трав и благоухающих медвяным нектаром цветов. И угораздило ж его так глупо опростоволоситься!

Вновь, в сто первый раз, пожалуй, Виктор Петрович вернулся к тому трагическому моменту, когда переходил улицу. Надо было срочно миновать проезжую часть дороги (легковая машина слева на подходе!), сделать очень широкий шаг через бугристую обочину, а напротив – тополь-коротын с обрубленной вершиной. Ему ещё подумалось, когда подал вперёд правую ногу, что можно будет, если вдруг пошатнётся, схватиться за ствол дерева, чтобы не потерять равновесие. Но правая нога, на которую он уже перенёс всю тяжесть тела, наступила на корень тополя и вмиг соскользнула с него в ямку, при этом ступня круто повернулась в суставе!..

Виктор Петрович услышал жуткий, угрожающий хруст, и тотчас дикая боль от лодыжки прострелила, пронзила всё тело до затылка, ударила оглушающе в мозг. Он поспешно схватился за ствол тополя, падая, подтянул левую ногу, встал на неё и понял, что стряслось самое страшное, что бывает с незадачливым пешеходом – перелом!!!

В палате № 13, где лежит Виктор Петрович на второй слева койке от двери, 8 человек. Номер палаты, откровенно говоря, скребнул по сердцу, когда его сюда определили. Он, конечно, постарался мысленно посмеяться над фатально неблагополучным числом, но смейся не смейся, ничего не поделаешь, тем более что несчастье уже свершилось. С однопалатниками Виктор Петрович уже познакомился, журналистская манера быстро устанавливать контакт срабатывает. Рядом, у самой двери, лежит с переломом голени могучий мужчина атлетического сложения, Сергей Николаевич, ещё совсем молодой человек лет 45. Разговорчивый, откровенный, охотно рассказывает о деревенском детстве, о богатырской родословной, все у них якобы вот такие здоровущие.