Книга Лепестки на ветру - Вирджиния Клео Эндрюс

— Хватит, — закричала я. — Не надо это помнить! Забудь! Мы ведь выбрались оттуда, правда? Мы — четверо детей, не отвечающих за поступки своих родителей. Эта отвратительная старуха пыталась лишить нас уверенности в себе и чувства собственного достоинства, не позволяй ей Добиться своего! Посмотри на Криса, неужели ты им не гордишься? А мной ты разве не гордилась, когда я танцевала? В один прекрасный день после вашей свадьбы Алекс переменит мнение о том, что есть разврат, а что нет, как случилось со мной. Он повзрослеет и перестанет быть чрезмерным праведником. Он еще не ведает, какие наслаждения может дарить любовь.

Кэрри вырвалась от меня и, подойдя к окну, стала глядеть на черные далекие горы и молодую луну, плывшую, словно задравший нос корабль викингов, по темным небесным бурунам.

— Алекс не изменится, — подавленно проговорила она. — Он станет министром. Религиозным людям всегда все не так, как бабушке. Когда он сказал мне, что отказался от мысли стать инженером-электриком, я поняла, что между нами все кончено.

— Неправда, все меняются! Ты оглянись вокруг, Кэрри! Журналы, фильмы, которые с удовольствием смотрят вполне приличные люди, театральные пьесы, где все сплошь голые. А книги какие издаются. Не знаю, к лучшему ли это, но уверена, что люди не стоят на месте. Все мы меняемся день ото дня. Может быть через двадцать лет наши дети будут шокированы, оглядываясь на нас, а может быть улыбнутся нашей невинности. Никто не знает, как будет меняться мир, так что если уж весь белый свет меняется, то уж человек по имени Алекс и подавно.

— Алекс не изменится. Он осуждает нынешнее падение нравов, терпеть не может книги, которые теперь печатают, все эти грязные фильмы и журналы с фотографиями парочек, неизвестно что вытворяющих. Я даже сомневаюсь, одобрил бы он то, как ты танцевала с Джулианом.

Я чуть не рявкнула: «К черту Алекса с его фальшивой скромностью!» Но не могла же я так обругать любимого Кэрри.

— Кэрри, золото мое, иди спать. Ложись себе, а утром вспомни, что на свете полно мужчин, которые были бы счастливы полюбить такую хорошенькую, милую, хозяйственную девушку, как ты. Подумай о том, что нам все время говорит Крис: «Все, что ни делается — к лучшему». И если это окажется неверно по отношению к вам с Алексом, то уж точно оправдается по отношению к тебе и кому-то еще.

Она бросила на меня взгляд, полный глубокого отчаяния.

— Как же все к лучшему, если Бог допустил, чтобы Кори умер?

Господи Боже, ну как ответить на такой вопрос?

— Разве к лучшему, что папу убили тогда на шоссе?

— Ты не можешь помнить тот день.

— Нет, я помню. У меня хорошая память.

— Керри, никто не безупречен, ни я, ни ты, ни Крис, ни Алекс, никто.Знаю, -сказала она, забираясь в постель, будто послушная маленькая девочка. — Люди совершают дурные поступки, Бог все замечает и их наказывает. Иногда розгой, которой бабушка секла вас с Крисом. Я ведь не дурочка, Кэти. Вижу, что вы двое глядите друг на друга так же, как мы с Алексом. Я думаю, что и с доктором Полом вы тоже любовники; возможно, поэтому тебе в наказание умер Джулиан. Но ты из тех женщин, которые нравятся мужчинам, а я нет. Я не умею танцевать, не знаю, как сделать так, чтобы все меня любили. Меня любят только родные и Алек. А когда я все ему расскажу, он перестанет меня любить, я не буду больше ему нужна.

— Ничего ты ему не скажешь! — жестко отрубила я.

Она лежала, уставившись в потолок, пока, наконец, ее не сморил сон, а для меня настал черед ледать, не смыкая глаз, мучиться и снова поражаться тому, как одной старухе удалось отравить жезнь сразу стольким людям. Я ненавидела маму за то, что она привезла нас в Фоксворт Холл. Ей было хорошо известно, что представляет собой ее мать, и все-таки она привезла нас туда. Она лучше, чем кто бы то ни было, знала своих родителей, она все-таки вышла хамуж во второй раз и обрекла нас на страдания. Мы продолжали страдать и по сей день, а она по-прежнему жила припеваючи!

Впрочем ее сладкая жизнь подходила к концу, потому что я была здесь. Барт был здесь, и рано или поздно мы должны были встретиться. Но лишь позднее я выяснила, как ему удавалось так долго меня избегать.

Я утешала себя мыслью о том, что вскоре мама будет страдать не меньше нашего. Мука за муку; отныне она поймет, каково нам приходилось: теперь она останется брошенной и нелюбимой. Она не сможет оправиться… на этот раз не сможет. Этот удар сломит ее. Почему-то я предчувствовала, что будет именно так. Может быть оттого, что мы с ней были так похожи.

— Ты уверена, что с тобой все в порядке? — спросила я Кэрри несколько дней спустя. — Ты что-то ничего не ешь. Куда делся твой аппетит?

— Все нормально. Просто не тянет на еду. Знаешь, не забирай сегодня Джори с собой на занятия. Я побуду с ним целый день, а то я скучаю, когда он едет с тобой, — спокойно произнесла она с непроницаемым лицом.

Мне было тревожно оставлять ее на весь день одну с Джори, с которым хлопот иной раз не оберешься, да и выглядела она неважно.

— Кэрри, пожалуйста, скажи мне все как есть. Если ты не в своей тарелке, давай я отвезу тебя к врачу.

— Нет, просто мое число подходит, — ответила она, глядя в пол. — У меня всегда живот побаливает дня за три, за четыре.

Значит всего лишь ежемесячная хандра, а в ее возрасте живот ноет куда чаще, чем в моем. Я поцеловала на прощание сынишку, и он немедленно устроил жуткий концерт, требуя, чтобы я взяла его с собой посмотреть на танцоров.

— Хочу слушать музыку! — вопил Джори, который обычно очень хорошо знал, чего хочет, а чего нет. — Хочу смотреть, как танцуют!

— Мы с тобой пойдем в парк, будем качаться на качелях и играть в песочек, — торопливо заговорила Кэрри, поднимая его на руки и прижимая к себе. — Останься со мной, Джори. Я тебя так люблю, наглядеться не могу… Разве ты не любишь тетю Кэрри?

Он просиял и обхватил ее шею руками: в самом деле Джори любил всех и вся.

День тянулся нестерпимо долго, Я несколько раз звонила домой, проверяя, все ли в порядке с Кэрри.

— Все хорошо, Кэти. Мы с Джори так чудно погуляли в парке. Сейчас я собираюсь вздремнуть, так что ты не звони больше, а то разбудишь.

Было четыре часа, шел последний урок, и мои шести-и семилетки выстроились посреди класса. Я считала под музыку:

— Un, deux, plies, un deux, plies, а теперь un, deux, tendu, исходное положение, un, deux, tendu, исходное положение. — Повторяя это, я вдруг почувствовала, что по спине у меня колко пробежали мурашки, как бывало, если кто-то внимательно на меня смотрел.

Я резко обернулась и увидела в глубине класса мужчину — Барта Уинслоу, мужа моей матери!

Увидев, что я его узнала, он зашагал в мою сторону.

— Вы сногсшибательно смотритесь в красном трико, мисс Дал. Не уделите ли мне минутку вашего времени?