Книга Музейный роман - Григорий Ряжский

— И, шантажируя Гудилина, решает сделать того двойным убийцей, — закончила его мысль Ева.

— Решает… — неопределённо мотнул головой Алабин. — Мужик сказал — отморозок сделал. И все довольны.

— Ну, допустим, всё так и есть, — задумчиво произнесла Ева, — хотя в том, что именно так всё обстоит, мы с тобой уже не сомневаемся. Но в таком случае как Темницкий намеревается распорядиться этими работами — и когда? Они же узнаваемы, они — от великих, если он, конечно, планирует их пристраивать как оригиналы.

— Ну, если дело не всплывёт в обозримом будущем, то есть я хочу сказать, если подлог останется нераскрытым, то он попытается распорядиться этим имуществом, не откладывая в долгий ящик. Если же выяснится, что двенадцать апостолов — не апостолы, иуды, то поднимется шум, грянет международный скандал, который, скорее всего, ничем не закончится по причинам, нам с тобой теперь уже окончательно понятным. Но главного он добьётся: собрание к тому времени наверняка уже сменит страну пребывания, учитывая пожелания одинокого Путника. И это уже перестанет быть проблемой, к которой он мог примыкать с любого бока.

— Иными словами, выходит, что к немцам уйдёт подмена, а ты и все мы взамен получаем наш военный авангард, чистенький, умытый, сохранённый немцами в девственной неприкосновенности?

— М-да… — невесело протянул Алабин, — это напоминает цугцванг: когда любой шахматный ход — дерьмо, по-любому только ухудшает позицию на доске.

— А тебе не кажется, — внезапно озадачила его Ева, — что именно с этой целью он и втянул тебя в эту госкомиссию, зная, что ты, будучи известным исследователем и ценителем авангарда, неизменным сторонником идеи обмена, как никто сумеешь убедить членов этой комиссии в ценности, в уникальности русского искусства начала двадцатого века?

— Хм, даже и не знаю теперь, что сказа-а-ать… — раздумчиво протянул Алабин, — очень даже может быть. Мы же теперь с тобой знаем, что мозги у этого человека намного проницательней и извращённей, чем у многих и многих, даже сведённых одновременно в одно и то же собрание, и даже не обязательно Венигса. Вот только… — Внезапно он шмыгнул носом и остановил взгляд на абажуре.

— Что? — вздёрнулась Ева.

— Я вдруг подумал, что, может, он и меня рассчитывает втянуть? Он же знает, что мой клиентский список — один из самых широких. А ещё наверняка в курсе, что там есть… — он снова шмыгнул носом и машинально кинул взгляд слева направо, опасливо панорамируя пространство, — что имеются там разные и всякие персонажи, включая… не слишком, что ли… — Он чуть замялся, но завершил-таки фразу: — О, нашел! — не вполне легитимных. И они… Да я и сам так, вообще-то, думаю… Они-то и могли бы позволить себе подобного рода приобретение, прикупив хоть у чёрта, хоть у дьявола, а хоть бы у самого Иоанна Крестителя, лишь бы вложение того стоило. Олигархат, мать их в дышло! И уж они-то его по-любому похоронят до лучших времён, не хуже бабушки нашей. Эти уже сейчас, знаешь ли, думают далеко вперёд, готовятся, так сказать, к пришествию на престол правнуков и правнучек.

— И ты что, знаешь таких на деле?

— Ну да, — не стал отпираться Алабин, — так уж сложилось, что на них в нашем деле слишком много держится, и кабы не они, то арт-рынок в значительной степени просел бы. Вон недавно, может, слышать довелось, Леночку Баскер арестовали, умницу, чудную из чудесных, придумавшую радио-изотопный способ определения фальшаков. А взяли, можно сказать, с поличным. Задвинула, понимаешь, на пару ещё с одним хитрованом фуфел под видом Бориса Григорьева одному питерскому человечку с вполне себе доброй репутацией. И так — повсеместно.

— Но это же гадко. — Ева Александровна покачала головой. — Это же просто нельзя, ни по какому. Как же совесть?

— Совесть? — переспросил Лёва. — А что совесть? Совесть, видно, сказала Леночке: иди, мол, действуй, а я пока посплю. А вообще нельзя, — согласился он, — ты права, разумеется, да я и по себе знаю, что лучше и не пробовать, засосёт. Но с другой стороны, без таких людей, как Лена Баскер, я же сам, как посредник от искусства, останусь без работы. Боюсь, просто не сумею тебя прокормить.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Смеялись долго и заливисто, лёгким воздушным смехом, думая в это время каждый о своём. Казалось, игра, которую они затеяли, продвигаясь всё это время к кульминации, преодолела её в нужный час и теперь постепенно шла к финалу. И оба уже понимали, что выиграли в этой игре двое, и от этой счастливой ничьей обоим было тепло на сердце и беспечно на душе, даже несмотря на эти ужасающие страсти вокруг Венигса при участии Темницкого.

«Никакая она не хромая, — подумал вдруг Алабин, продолжая смеяться, — она просто офигенная, и всего лишь при лёгкой, почти незаметной глазу пикантной хромоте…»

«Никакой он не делец, — думала Ева, тоже смеясь, — он просто трогательный, чуткий, ужасно весёлый и совестливый человек, почему-то надевший на себя маску говнюка, каким время от времени хочет казаться самому себе…»

— Стоп! — Внезапно Лёва оборвал смех и обернулся к ней. — Смотри, он приходит к Себастьяну, вываливает собрание Венигса в фотографиях, и они отбирают из тех, что близки по сюжету, но при этом никак не названные и без подписи? И Себастьяна это что, совсем не удивляет? Он же не законченный идиот, в конце концов, я этого перца слишком давно знаю, чтобы недооценивать его интеллектуальный потенциал. Отсюда вопрос: причастен он к делу или пока ещё может побыть на свободе?

— А связаться с ним нельзя? — внезапно спросила Ева. — Тем более, вы хорошо с ним знакомы, как сам же говоришь.

— И то дело! — Алабин глянул на часы, произвёл несложное мысленное вычитание и утвердительно кивнул. — Там сейчас ещё нормально, можно попробовать. Он, может, даже ещё у себя в галерее. Пошли-ка!

Они прошли в его спальню, куда ведьму до сих пор ни разу не приглашали. В первый их вечер, осматривая квартиру, она просто не рискнула заглянуть туда, зная, что там строго личная территория. Ну а потом просто было незачем: появилось собственное гостевое прибежище.

Там на постели, на скорую руку прикрытую покрывалом, покоился его семнадцатидюймовый «Мак», друг по бизнесу и помощник по науке. Он присел, одновременно кивнул ей сесть рядом. Откинул крышку, активировал скайп, тюкнул мышкой, вызывая нужный адрес. Там зафирлюкало, после чего раздался щелчок соединения, и внезапно с зажёгшегося экрана ответил мужской голос:

— Oui, Leo! Salut, mon cher ami![5]Да, Лео!

То был Себастьян. И было ясно, что он искренне рад звонку. Разговор и дальше шёл на французском, и впервые за тридцать четыре полных своих оборота Ева пожалела, что её ведьминский багаж не загружен ещё одним удобным в быту чудом в виде дополнительного культурного бонуса. Она вслушивалась в беседу мужчин, один из которых всё ещё напоминал ей Тёрнера, а другой — никого, просто потому, что и так уже был родным и близким без какой-либо необходимости быть с кем-то схожим.