Книга Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет - Элис Манро

Но вроде бы и сейчас тут есть молодые семьи. Вот баскетбольное кольцо, приделанное к воротам гаража, вот трехколесный велосипед у крылечка. Впрочем, многие дома имеют вид довольно бледный в сравнении с тем, какой положен нормальной семейной усадьбе, в качестве каковых они строились. Дворы располосованы автомобильными колеями, окна залеплены фольгой либо завешены линялыми флагами.

Съемное жилье. А съемщики – молодые мужчины, все еще холостые, а то и вновь холостые.

Некоторые дома, похоже, когда-то по мере возможности содержались на достойном уровне – теми, кто жил в них с момента постройки: у этих людей были деньги и не было намерения поскорее переселиться в места более престижные. Прошли годы, живые изгороди поднялись в полный рост, а проблему перекраски решил голубенький виниловый сайдинг. Аккуратные заборы и нигде не покалеченные живые изгороди намекали на то, что дети в этих домах если и были, то выросли и разъехались и их родители больше не видят смысла в том, чтобы во двор беспрепятственно проникали все сорванцы из ближней округи.

Дом, который, судя по телефонной книге, принадлежит Обри и его жене, был как раз из таких. Ведущая к дому дорожка выложена плитняком, вдоль дорожки посажены гиацинты; уже распустившиеся, стоят, как фарфоровые, чередуясь: розовый – голубой, розовый – голубой…

Но нет, с горем Фионе было не справиться. Ей принесут еду, а она не ест, повадилась хитрить, прятать еду в пеленку. Ей было прописано дважды в день дополнительное питье, и кому-то приходилось стоять, караулить, чтобы она все проглатывала. Она вставала с постели, одевалась, но потом ничего не хотела делать, так и сидела у себя в комнате. И дефицит двигательной активности быстро сказался бы, если бы Кристи или какая-нибудь другая сестра, а в часы посещений и Грант не гуляли с ней туда-сюда по коридорам, не заставляли выходить на воздух.

Там она сидела под весенним солнышком на скамейке у стены и тихо плакала. Была все еще вежлива – за слезы извинялась, никогда не отвергала предложений и не отказывалась отвечать на вопрос. Но плакала. От плача ее глаза стали красными и помутнели. Ее кардиган (если он был ее) почти всегда бывал застегнут сикось-накось. Стадии, когда перестают причесываться и следить за ногтями, она еще не достигла, но была на подходе.

Кристи сказала, что у Фионы ухудшается мышечный тонус, и если она в ближайшие дни не пойдет на поправку, придется ей выдать ходунки.

– Но тут вот в чем дело: как только они получают ходунки, они начинают от этой штуки зависеть и перестают гулять вовсе – ходят, только чтобы добраться туда, куда позарез нужно… Вы уж постарайтесь, нажмите на нее, – сказала она Гранту. – Попытайтесь как-то ее поддержать.

Но у Гранта ничего не получалось. Фиону он, похоже, начал раздражать, хотя она и пыталась этого не показывать. Возможно, одним своим видом он при каждой встрече напоминал ей о последних минутах с Обри, когда она обратилась к Гранту за помощью, а он не помог.

В том, чтобы напоминать ей – я, мол, твой муж, – он тоже большого смысла не видел. В зал, где по-прежнему играли в карты (по большей части все те же люди), она ходить не хотела. Холл с телевизором тоже посещать отказывалась, да и к зимнему саду утратила всякий интерес.

Говорила, что ей не нравится большой экран, от него у нее глаза болят. А чириканье птиц раздражает, да и фонтан шумит, хоть бы выключали иногда.

Насколько Грант мог заметить, ни в книгу про Исландию и ни в какую другую книгу она ни разу не заглянула; вообще, книг из дому взяла с собой на удивление мало. В заведении был, между прочим, и читальный зал, куда она приходила просто посидеть и отдохнуть – может быть, потому, что туда редко кто-либо заходил; если Грант брал с полки книгу и начинал читать ей вслух, не возражала. Но возникало подозрение, что так ей всего лишь проще его вытерпеть: можно закрыть глаза и вновь погрузиться в пучину горя. Потому что, если она хоть на минуту с этим горем расстанется, отпустит от себя, вернувшись, оно только больней ее ударит. А иногда Гранту казалось, что она закрывает глаза для того, чтобы спрятать таящееся в них выражение осознанного отчаяния, знать о котором ему и вовсе не стоило.

Так он сидел, читал ей с пятого на десятое старинные романы про чистую любовь, про утраченные и вновь обретенные богатства; перелистывая книги, он подумал, что, скорей всего, их когда-то выкинули за ненадобностью из какой-нибудь деревенской библиотеки или воскресной школы, а уж потом они попали в этот читальный зал. Комплектацию читального зала администрация явно не пыталась подтягивать к современному уровню столь же ревностно, как она это делала со всем остальным оснащением.

Обложки книг на ощупь нежные, почти бархатные; украшенные тиснеными узорами из листьев и цветов, книги напоминают ларцы для драгоценностей или бонбоньерки. А ведь когда-то женщины (ему подумалось, что именно женщины) их брали и несли домой как сокровище.

Дама-супервайзер пригласила его в свой кабинет. Сказала, что Фиона поправляется не так хорошо, как они надеялись.

– Ее вес непрерывно снижается, хотя мы назначили ей дополнительное питание. Делаем все, что в наших силах. Но результата нет.

Грант ответил в том смысле, что он все понимает и их не винит.

– Я это вот к чему. Вы ведь знаете, конечно: хронически лежачих держать на первом этаже мы не можем. Разве что если полежит немного, когда простудится или приболеет, но если человек становится слишком слаб, чтобы самому себя обслуживать и передвигаться, приходится рассматривать вопрос о его переводе наверх.

Грант сказал, что он не замечал, чтобы Фиона так уж часто лежала по целым дням.

– Нет. Но если будет по-прежнему терять силы, скоро сляжет. Сейчас она в пограничном состоянии.

Он сказал, что, по его сведениям, второй этаж предназначен для тех, кто совсем потерял рассудок.

– И для них тоже, – сказала начальница.

Жену Обри Грант уже видел, но ее облик стерся у него из памяти – за исключением клетчатого костюма, в котором она была на парковочной площадке, когда возилась с инвалидной коляской. Вот она нагнулась над багажником машины, и фалды пиджака разошлись. Он тогда про себя отметил, что у нее тонкая талия и широкий зад.

Теперь на ней уже не костюм в клетку. Коричневые брюки с ремнем и розовый свитер. Насчет талии – да, он был прав: туго затянутый ремень показывал, что талию она всячески подчеркивает. Лучше бы она этого не делала, потому что выше и ниже выпирали вспученные колбаски.

Что касается возраста, то она, надо думать, младше мужа лет на десять-двенадцать. Волосы коротко стриженные, курчавые, искусственно-рыжие. Глаза голубые, светлее, чем у Фионы, и с зеленоватым отливом – скорее даже бирюзовые, слегка раскосые и чуть припухшие. А морщинок-то много, да их еще и темные румяна подчеркивают. Или это загар, привезенный из Флориды?

Он сказал, что ему не так-то просто сообразить, как представиться.

– Видите ли, я встречал вашего мужа в «Лугозере». Мне частенько приходилось туда наведываться.