Книга Книга Страшного суда - Конни Уиллис

— Уйма разных опасностей.

— Волки... — протянула Агнес сонно.

—Да, и волки. — Она посмотрела на Имейн и Ивольду, которые, отодвинувшись от сэра Блуэта, о чем-то перешептывались, не сводя с нее глаз.

— И что сталось с девицей? — пробормотала Агнес, уже сквозь сон.

Киврин, баюкая, прижала ее к себе.

— Не знаю, Агнес. Не знаю.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Агнес не проспала и пяти минут, как колокол смолк и тут же зазвонил снова, но более беспокойно, созывая на всенощную.

—Поторопился отец Рош. Еще и полуночи нет, — скривилась леди Имейн, однако не успела договорить, как звон подхватили другие колокола — уичлейдский и берфордский и где-то далеко-далеко на востоке, так далеко, что от звона оставался лишь слабый вздох, — оксфордский колокол.

«Это колокола Осни и Карфакса», — подумала Киврин. Звонят ли они сейчас дома?

Сэр Блуэт поднял свою тушу на ноги и подал руку сестре — к ним тут же поспешил слуга с плащами и подбитой беличьим мехом мантильей. Девочки-хохотушки, не переставая щебетать, вытащили свои накидки из общей груды. Леди Имейн растолкала Мейзри, уснувшую на нищенской скамье, и велела принести молитвенник. Служанка, зевая, поплелась к чердачной лестнице. Розамунда с преувеличенной осторожностью подобрала свой плащ, сползший с плеча Агнес.

Агнес спала как сурок. Киврин помедлила, ужасно не желая ее будить, но, очевидно, даже набегавшиеся за день пятилетние дети от всенощной не освобождались.

—Агнес, — позвала она тихонько.

— Придется нести ее в церковь на руках, — сказала Розамунда, сражаясь с брошкой. Младший сын мажордома застыл перед Киврин с белым плащом, волоча подол по тростнику.

—Агнес, — снова позвала Киврин и слегка потормошила ее за плечо, удивляясь, как малышка не проснулась от колокольного звона. Колокол гудел громче и ближе, чем на заутреню и вечерню, почти заглушая остальные колокола.

Девочка распахнула глаза.

—Ты меня не разбудила, — сонно пробормотала она Розамунде и тут же повторила громче, стряхивая сон: — Ты обещала меня разбудить!

— Надевай накидку, — велела ей Киврин. — Мы идем в церковь.

— Киврин, я хочу мой бубенец.

— Он и так у тебя, — ответила Киврин, пытаясь заколоть застежку на вертящейся шее Агнес и не проткнуть ее насквозь.

— Нет, его нет, — ощупывая запястье, заволновалась Агнес. — Где мой бубенчик?

— Вот он. — Розамунда подняла колокольчик с пола. — Наверное, отвязался. Сейчас его надевать не след. Звонят к всенощной, рождественский перезвон будет позже.

— Я не буду звонить, — пообещала Агнес. — Только надену.

Киврин в это верилось с трудом, но спорить было некогда — остальные уже собрались. Кто-то из слуг Блуэта зажигал головней из костра охотничьи фонари и раздавал остальным. Киврин поспешно завязала ленту у девочки на запястье.

Сэр Блуэт подал руку леди Эливис. Леди Имейн знаком велела Киврин пристроиться следом вместе с девочками, остальные встали за ними, образуя торжественную процессию — леди Имейн с Блуэтовой сестрой и вся остальная свита. Леди Эливис с Блуэтом прошествовали через двор, затем вышли через ворота на луг.

Снегопад прекратился, засияли звезды. Деревня безмятежно спала под белым покрывалом. «Застыла во времени», — подумала Киврин. Снег скрыл всю грязь, преобразив покосившиеся изгороди и худые стены лачуг до неузнаваемости. Хрустальные грани снежинок переливались в свете фонарей, но Киврин заворожили не они, а звезды — сотни, тысячи звезд, искрящиеся, словно драгоценные каменья на ледяном куполе. «Блестит», — восхищенно протянула Агнес, и Киврин не стала уточнять, про небо она говорит или про снег.

Колокол звонил размеренно, спокойно, звон его тоже раздавался в морозном воздухе совсем по-другому — не громче, а как-то полнозвучнее и яснее. Теперь Киврин узнавала и остальные колокола — в Эсткоте, в Уитени и Киртлингтоне, хотя и они звучали не так, как раньше. Она попыталась распознать в многоголосии суиндонский колокол, который звонил не смолкая все это время, но не распознала. И оксфордские колокола тоже. Может, они ей только почудились.

—Ты бренчишь бубенцом, Агнес, — упрекнула сестру Розамунда.

— Не бренчу. Я просто иду.

— Посмотрите на церковь, — отвлекла их Киврин. — Разве не красота?

Церковь светилась на дальнем конце луга, будто маяк, озаренная снаружи и изнутри, витражи отбрасывали на снег дрожащие рубиновые и сапфировые отблески. Вокруг тоже все было в огнях, по всему погосту и до самой колокольни. Факелы. Их смолистый запах витал в воздухе. Такая же дорожка из огней вилась вниз с холма за церковью.

Киврин вдруг вспомнился Оксфорд в Сочельник, освещенные магазины, открытые для запоздалых покупателей, и золотистый квадрат окна во внутреннем дворе Брэйзноуза. И елка в Баллиоле, переливающаяся разноцветными лазерными гирляндами.

— Жаль, не вышло наведаться к вам на святки, — сетовала Имейн леди Иволвде. — Был бы тогда у нас достойный капеллан на службу. Здешний даже «Отче наш» толком не упомнит.

Здешний священник, подумала Киврин, только что отстоял несколько часов на коленях в промерзшей церкви. В дырявых чулках. А теперь битый час звонит в тяжеленный колокол. А после начнет сложную церемонию, которую ему пришлось затвердить наизусть, потому что читать он не умеет.

— Никудышная нас ждет проповедь и служба из рук вон, — продолжала ворчать Имейн.

— Увы, в нынешние времена многие отворачиваются от Господа, — согласилась Ивольда. — Нам должно молиться Ему, чтобы обратил Он мир на путь истины и добродетели.

Имейн, конечно, совсем не к тому клонила.

—Я посылала к епископу батскому с просьбой отрядить нам капеллана. Но он еще не прибыл.

— Братец говорит, дела в Бате худые, — ответила Ивольда.

Процессия подходила к погосту. Теперь Киврин различала лица в дымном свете факелов и масляных плошек в руках у женщин. Подсвеченные снизу багряным пламенем, эти лица казались зловещими. Мистер Дануорти принял бы процессию за разъяренную толпу, ведущую мученика на костер. Во всем виновато освещение — в отблесках факелов кто угодно покажется разбойником. Неудивительно, что люди поспешили изобрести электричество.

Процессия вошла на погост. Среди стоящих у церковных врат Киврин разглядела знакомые лица: цинготного мальчишку, девушек, помогавших на кухне со стряпней к рождественскому столу, Коба с конюшни. Мажордомова жена куталась в плащ с горностаевым воротом и держала в руке металлический фонарь с крохотными вставками настоящего стекла. Она о чем-то оживленно беседовала с золотушной женщиной, которая приходила развешивать остролист. Все перетаптывались и разговаривали, чтобы не замерзнуть, а один чернобородый крестьянин зашелся таким хохотом, что факел в его руке опасно накренился к апостольнику мажордомовой жены.