Книга Мираж черной пустыни - Барбара Вуд

У Артура не было ни малейшего представления о том, что именно своей сестре он обязан честью перерезать ленточку. Когда она услышала, что эта привилегия будет предоставлена племяннику губернатора, и заметила, как лицо ее брата потемнело от зависти при этом известии, она решила убедить своего отца в том, что честь открытия авеню лорда Тривертона должна в конечном счете принадлежать Тривертону. Валентин уступил не столько из-за того, что был согласен со своей дочерью, или из-за того, что ему были интересны какие-то ее соображения. Он согласился с ней по одной-единственной причине: она могла быть очень надоедливой, когда ей чего-то хотелось, и знала, как управлять своим отцом. Она никогда не пользовалась его расположением как средством для получения чего-то для себя лично, потому что знала, что он не любит ее. Мона всего лишь была очень настойчивой до тех пор, пока он не сдавался, чтобы его оставили в покое.

В конце концов ее отец признался, что вид сына, скачущего вниз по Центральной дороге и размахивающего саблей, нисколько его не впечатляет, но он должен признать, что Артуру для разнообразия нужно совершить некий мужской поступок.

Артур не знал об этом ничего. Мона защищала его от проявлений недовольства им со стороны отца. Все, что было известно Артуру, — по какой-то причине губернатор передумал насчет своего племянника и пригласил наследника Тривертона для открытия церемонии. Это было четыре недели назад, и с тех пор Артур совершенно переменился.

— Я буду на высоте, — пообещал он своей сестре, пока она поправляла ему воротничок.

— Ты будешь просто великолепен.

— А вдруг у меня случится припадок?

— Не случится! У тебя ничего не было целый год. О, Артур, я так горжусь тобой!

Он просиял. Он не мог вспомнить, чтобы кто-нибудь когда-нибудь гордился им. Наверное, такого просто не было. Он обожал свою сестру, ей всегда удавалось придать ему уверенности в себе. Он был рад, что она уже не учится в школе и теперь всегда будет жить дома. Он втайне надеялся, что она не выйдет замуж за Джеффри Дональда; что она переедет в Килима Симба, а он снова будет в Белладу совсем один.

— Можешь сделать мне одолжение? — тихо спросил он, оглядываясь на толпу, которая выстраивалась рядами в ожидании начала парада.

— Конечно. — Мона готова была сделать все для своего младшего брата. В конце концов их мать жила своей собственной жизнью в эвкалиптовой роще, их отец редко появлялся дома, и все, что у них было в мире, — это они сами. Мона была рада, что теперь навсегда вернулась домой, и тоже подумывала о том, что ей не хочется выходить замуж за Джеффри Дональда. — Какую услугу, Артур?

Он вытащил конверт из кармана и сунул его ей прямо в руки.

— Передай это Тиму, ладно?

Она засунула конверт за корсаж своего гаремного костюма. Мона была и посредником между братом и Тимом. Она радовалась тому, что у Артура появился друг, несмотря на все перешептывания о характере их взаимоотношений.

— Поцелуй на счастье, — сказала она и чмокнула брата в щеку.

Затем она оглядела его с ног до головы, взглянула на нежное мальчишеское лицо под каскеткой и подумала, что теперь будет заботиться об Артуре всегда, еще раз обняла его и отправилась разыскивать Тима Хопкинса.

Темой красочного карнавального шествия служило открытие Африки белым человеком. Хотя британцы и высадились на берега Кении более сотни лет назад, в качестве точки отсчета, как «день обоснования», был выбран 1887 год, потому что именно тогда было устроено первое поселение миссионеров в Момбасе. Джеффри Дональд, который должен был везти платформу с изображением плавания Васко да Гама, наслаждался особенными почестями, так как его бабушка была в числе тех самых первых миссионеров. Его отец, сэр Джеймс, который родился в 1888 году у женщины-миссионера и ее мужа-исследователя, стал одним из первых белых людей, рожденных в Кении.

Наряженный в елизаветинский камзол и подходящий к нему жилет для большего сходства с португальским путешественником Васко да Гама, Джеффри обходил платформу вокруг и проверял декорацию из папье-маше, изображающую город Малинди, и подпорки, изготовленные из ствола кокосовой пальмы. Он очень хотел, чтобы отец был рядом с ним во время сегодняшних торжеств. Но в Уганде снова случилось наводнение, и родители находились в джунглях, помогая раненым туземцам.

Джеффри остался доволен платформой, потому что это была лучшая из всех и представляла собой точную реконструкцию исторической встречи Васко да Гама и султана Малинди в 1498 году. Убедившись, что платформа хорошо закреплена, прочно привязана к массивной тележке и сможет проехать вниз правительственной дороге, Джеффри начал искать в толпе Мону.

Она стояла на дальнем конце поля с Тимом Хопкинсом. Они о чем-то разговаривали и смеялись. Джеффри сжал губы. Почему она теряет время с этим парнем, когда ни для кого не секрет, что для Тима существует только ее брат?

Недовольство Джеффри улетучилось, когда он заметил ее костюм.

Под накидкой из ярко-розового шелка виднелся восточный костюм для гарема из настолько прозрачной ткани, что каждый мог видеть ноги Моны. Прилегающий корсаж был таким, какой носили азиатские женщины в Найроби: весь расшитый золотом, с глухим воротом, он оставлял открытой полоску тела на животе. И хотя лицо Моны было прикрыто вуалью, а ярко-розовая накидка, наброшенная на голову, доходила до пят, так что практически ничего не было видно, кроме ног и рук, Джеффри внезапно осознал — и эта мысль почти шокировала его, — что костюм сам по себе был чрезвычайно провокационным.

Тим Хопкинс, наряженный в сафари старого покроя и викторианский пробковый шлем, изображал сэра Генри Мортона Стенли. На платформе, украшенной деревьями и лианами, он участвовал в живой картине вместе с молодым Харди Акресом — доктором Ливингстоном. Они изображали сцену встречи в джунглях исследователя Африки с пропавшим доктором, которая произошла в 1871 году.

Джеффри направился к Моне, чтобы позвать ее к платформе, стараясь уклониться от обмена любезностями с красивым молодым Тимом, который заставлял его чувствовать себя очень неловко. Но это было невозможно. По мере приближения Джеффри Тим постепенно поворачивался в его сторону и затем с чарующей улыбкой на лице сообщил ему:

— Мы как раз говорили о толпе в Форте Иисуса, Джеф!

— О? Давай, Мона. Парад вот-вот начнется.

— Взгляни на них, Джеф! — произнесла Мона, указывая на телегу, на которой стояла деревянная модель берегового форта. Сцена должна была изображать тот год, когда приехавшие португальцы привезли с собой чуму. Те, кто взбирался сейчас на телегу, выглядели в своих костюмах так, будто собирались сыграть эту сцену максимально реалистично.

— Они выглядят довольно неуклюже, должно быть, вчера перебрали с шампанским, — сказал Тим. — И теперь у них страшное похмелье!

Джеффри взял Мону за руку:

— Твой брат готовится к выезду. Нам лучше забраться на нашу платформу.

— Да он еще даже не сел на лошадь, — ответила Мона, отодвигаясь в сторону и улыбаясь, чтобы скрыть свое недовольство. Чувство собственности, с которым Джеффри обращался к ней, становилось очень утомительным.