Книга Толстая тетрадь - Агота Кристоф

— Не знаю. Может быть, из-за тебя. Семь лет ты был моим сыном.

Я говорю:

— Нет, никогда не был. У меня только одна Мать, та, с которой я теперь живу, которая из-

за вас стала сумасшедшей. По вашей вине я потерял Отца, брата, а теперь вы у меня отбираете сестру.

Антония говорит:

— Поверь мне, Клаусс, я жалею обо всем, что случилось. Я не могла предвидеть, что так выйдет. Я искренне любила твоего Отца.

Я говорю:

— Тогда вы должны понять мою любовь к Саре.

— Эта любовь невозможна.

— Ваша тоже была невозможна. Вы просто должны были уйти и забыть моего Отца, пока не случилось «это». Я не хочу больше встречать вас здесь, Антония. Я не хочу видеть вас возле могилы моего Отца.

Антония говорит:

— Хорошо, я больше не приду. Но я никогда не забуду тебя, Клаусс.

* * *

У Матери очень мало денег. Как инвалид, она получает небольшую сумму от государства. Я для нее дополнительная обуза. Мне нужно как можно скорее найти работу. Вероника предлагает мне разносить газеты.

Я встаю в четыре часа утра, иду в типографию, беру свою пачку газет, пробегаю те улицы, которые за мной закреплены, кладу газеты под двери, в почтовые ящики, под железные шторы магазинов.

Когда я возвращаюсь, Мама еще не встала. Она встает только около девяти. Я готовлю кофе или чай и иду в школу, в школе я и обедаю. Я возвращаюсь домой только к пяти часам вечера.

Постепенно медсестра начинает приходить все реже и реже. Она говорит, что Мама выздоровела, ей просто надо принимать успокаивающее и снотворное.

Вероника тоже приходит нечасто. Только чтобы рассказать о том, как она неудачно вышла замуж.

В четырнадцать лет я оставляю школу. Я поступаю работать учеником наборщика, это место дает мне газета, которую я разносил три года подряд. Я работаю с десяти вечера до шести часов утра.

Мой начальник, Гаспар, делится со мной едой, которую он приносит на ночь из дома. Мама не думает о том, что мне нужно дать еду на ночь, она не помнит даже о том, что на зиму нужно заказать уголь, она думает только о Лукасе.

В семнадцать лет я становлюсь наборщиком. По сравнению с другими я зарабатываю неплохо. Я могу раз в месяц водить Мать в салон красоты, где ей красят волосы, делают завивку и «приводят в порядок» лицо и руки. Она не хочет, чтобы, вернувшись, Лукас застал ее старой и некрасивой.

Мать постоянно упрекает меня за то, что я бросил школу:

— Лукас бы продолжал учиться. Он стал бы врачом. Знаменитым врачом.

Когда в нашем старом доме протекает крыша, Мать говорит:

— Лукас стал бы архитектором. Знаменитым архитектором.

Когда я показываю ей свои первые стихи, Мать читает их и говорит:

— Лукас стал бы писателем. Великим писателем.

Я больше не показываю ей свои стихи, я их прячу.

Шум станков помогает мне писать. Он придает ритм моим фразам, пробуждает образы у меня в голове. Закончив набор газеты, поздно ночью, я набираю и печатаю свои собственные тексты, которые я подписываю псевдонимом «Клаусс Лукас» в память о своем умершем, или пропавшем, брате.

То, что мы печатаем в газете, полностью противоречит жизни. Каждый день мы по сто раз печатаем фразу: «Мы свободны», но на улицах мы всюду видим иностранных солдат, все знают, что у нас много политических заключенных, что поездки за границу запрещены, и даже внутри страны мы можем ездить не во все города. Я знаю это, потому что однажды я пытался съездить к Саре в маленький город К. Я доехал до соседнего города, там меня задержали и отправили назад в столицу, но сначала целую ночь допрашивали.

Мы сто раз в день печатаем: «Нас окружает счастье и изобилие», и сначала я думаю, что у других так оно и есть, что мы с Матерью бедствуем и мучаемся из-за «этого», но Гаспар говорит мне, что мы совсем не исключение, что он сам с женой и тремя детьми живет все беднее.

Впрочем, когда я ранним утром иду с работы и навстречу мне идут другие люди, которым пора на свою работу, я нигде не вижу счастья, а тем более изобилия. Когда я спрашиваю, почему мы печатаем столько лжи, Гаспар отвечает:

— Только не задавай вопросов. Делай свое дело и ни о чем не думай.

Однажды утром возле типографии меня ждет Сара. Я прохожу мимо и не узнаю ее. Я оборачиваюсь, только услышав свое имя:

— Клаусс!

Мы смотрим друг на друга. Я усталый, грязный, небритый. Сара красивая, свежая, нарядно одетая. Теперь ей восемнадцать лет. Она заговаривает первой:

— Ты не поцелуешь меня, Клаусс? Я говорю:

— Извини меня, я в грязной одежде. Она целует меня в щеку. Я спрашиваю:

— Как ты узнала, что я здесь работаю?

— Я спросила у твоей Мамы.

— У Матери? Ты была у нас дома?

— Да, вчера вечером. Как только приехала. Ты уже ушел на работу.

Я вытаскиваю носовой платок, вытираю пот с лица:

— Ты ей сказала, кто ты такая?

— Я сказала ей, что мы были знакомы в детстве. Она спросила: «В приюте?», я сказала: «Нет, в школе».

— А Антония? Она знает, что ты к нам ходила?

— Нет, не знает. Я сказала ей, что иду записываться в университет.

— В шесть часов утра?

Сара смеется:

— Она еще спит. И потом это правда, что я иду в университет. Немного попозже. Мы успеем где-нибудь выпить кофе.

Я говорю:

— Я хочу спать. Я устал. И мне нужно готовить завтрак для Матери.

Она говорит:

— Кажется, ты не рад меня видеть, Клаусс.

— Что ты говоришь, Сара! Как поживают твои Дедушка и Бабушка?

— Хорошо. Но они очень постарели. Мама хотела их тоже привезти сюда, но Дедушка не хочет уезжать из своего городка. Теперь мы могли бы видеться часто, если хочешь.

— На какой факультет ты записываешься?

— Я бы хотела изучать медицину. Теперь, когда я снова здесь, мы могли бы встречаться каждый день, Клаусс.

— Наверно, у тебя есть сестра или брат. Когда я в последний раз видел Антонию, она была беременна.

— Да, у меня две сестры и маленький брат. Но я хотела бы поговорить о нас, Клаусс.

Я спрашиваю:

— Кем работает твой отчим, если он может содержать столько людей?

— Он в руководстве партии. Но ты нарочно все время говоришь о другом?

— Да, нарочно. Говорить о нас с тобой не имеет никакого смысла. О нас говорить нечего.

Сара очень тихо говорит: