Книга Звезда Козодоя - Миядзава Кэндзи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Остальные тоже очень спешили, но все-таки опоздали. Дзанэлли уж так бежал — а все равно не догнал.
Джованни подумал про себя: «Ну, теперь-то мы поедем вдвоем», но сказал:
— Может, нам подождать их где-нибудь?
Кампанелла ответил:
— Дзанэлли ушел домой. Его забрал отец.
При этих словах, Кампанелла страшно побледнел, было видно, что ему тяжело. У Джованни появилось странное чувство, будто он что-то где-то забыл. Он умолк.
Кампанелла, глядя в окно, вдруг оживился:
— Вот незадача! Я ведь фляжку забыл. И альбом для этюдов. Но ничего. Ведь скоро станция «Лебедь». А я очень люблю смотреть на лебедей. Теперь я смогу увидеть, как они летят высоко над рекой — далеко-далеко.
Затем Кампанелла стал вертеть и рассматривать карту в виде круглого диска. И действительно, на карте по левому берегу белого Млечного Пути в южном направлении тянулась линия железной дороги.
Карта была просто изумительная: на черном, словно ночь, диске красиво сверкали синими, оранжевыми, зелеными цветами станции, вышки, миниатюрные озерца, леса. Джованни подумал, что где-то уже видел эту карту и спросил:
— Где ты купил эту карту? Она ведь сделана из обсидиана?
— Мне дали ее на станции «Млечный Путь». А тебе не дали, что ли?
— Я мимо нее проехал. А сейчас мы здесь находимся?
И Джованни указал пальцем севернее станции «Лебедь».
— Точно. А что там блестит на речном берегу — лунный свет? — спросил Кампанелла.
Джованни взглянул. На сияющем белым светом берегу Серебряной реки волнами колыхался, шелестя на ветру, серебристый небесный мискант.
— Это не Лунный свет. Это же Серебряная река, она сама светится, — сказал Джованни, и ему стало так весело, что захотелось подпрыгнуть, и он, отбивая ногами такт, насвистывая песенку о звездном хороводе,[135]чуть ли не по пояс высунулся из окна, чтобы получше разглядеть воду Серебряной реки.
Сначала разглядеть ее было трудно.
Но когда он всмотрелся пристальнее, он увидел красоту этой воды. Она была прозрачнее стекла, прозрачнее водорода; возможно, то был обман зрения, но на ее поверхности порой пробегали маленькие фиолетовые волны, и она вспыхивала всеми цветами радуги. На всей равнине стояли то тут, то там красиво фосфоресцирующие вышки. Вся равнина была залита их светом: дальние казались совсем маленькими, а ближние были высоки. Дальние ярко светили оранжевым и желтым светом, а ближние синевато-белым и неясным. Одни вышки имели форму треугольников и квадратов, другие были похожи на зигзагообразные молнии и цепочки. У Джованни даже дыхание перехватило, и он тряхнул головой. И тогда все синие и желтые вышки, освещающие поле, вдруг тоже разом дрогнули и шевельнулись, будто дружно вздохнули.
— Я уже насовсем приехал на Небесную равнину, — сказал Джованни. — А ты заметил, что в этом поезде топят не углем?
Глядя вперед, Джованни высунул из окна левую руку.
— Наверное, либо спирт, либо электричество, — ответил Кампанелла.
Маленький красивый поезд, постукивая колесами, все мчался и мчался вперед по Небесной равнине, через поля мисканта, трепещущего под ветром, через воды Серебряной реки и сквозь синевато-белое свечение белых вышек.
— Смотри-ка, цветут горечавки! Уже настоящая осень, — заметил Кампанелла, указывая пальцем в окно.
В траве, растущей на железнодорожной насыпи, будто вырезанные из лунного камня, цвели чудесные лиловые горечавки.
— Может, выскочить из вагона, нарвать их и запрыгнуть обратно? — сказал Джованни, замирая от восхищения.
— Поздно. Они уже далеко позади.
Не успел Кампанелла закончить фразу, как сверкнула и пронеслась мимо следующая поляна с цветами.
Одна задругой перед их глазами замелькали, будто бурлящая вода или капли дождя, желтые изнутри чашечки горечавок. А ряды вышек сверкали, то ли окутанные дымом, то ли пламенем…
Вдруг Кампанелла, заикаясь, будто, наконец, решился произнести это, выпалил:
— Простит ли меня мама?
А Джованни подумал: «Да, и моя мама, наверное, сидит возле той оранжевой вышки, такой маленькой, точно пылинка, и думает сейчас обо мне», и промолчал.
— Я готов сделать все, чтобы моя мама стала по-настоящему счастлива. Но что сделает ее по-настоящему счастливой?
Казалось, что Кампанелла едва сдерживает слезы.
— Да ведь с твоей мамой ничего плохого не случилось! — удивленно сказал Джованни.
— Не знаю. Каждый человек будет счастлив, если сделает что-то по-настоящему хорошее. Так что я думаю, мама меня простит, — сказал Кампанелла так, будто принял какое-то решение.
Вдруг вагон наполнился ярким белым светом. Посмотрев за окно, они увидели, как по сверкающему руслу Серебряной реки, и впрямь усыпанной алмазами и росинками, текла беззвучная, бесформенная вода, и в середине этого потока смутно светился островок. На плоской возвышенности этого островка стоял ослепительный белый крест, неподвижный и вечный, будто отлитый из замерзших облаков Северного Полюса. Над ним сиял чистейший золотой нимб.
«Аллилуйя! Аллилуйя!» — послышались со всех сторон голоса.
Обернувшись, они увидели, что все пассажиры в длинных одеждах прижимают к груди черные библии и перебирают хрустальные четки. Они возносили молитвы, благоговейно сложив ладони. Мальчики непроизвольно встали. Щеки у Кампанеллы окрасились румянцем, словно спелые красные яблоки.
Но вот островок и крест остались позади.
На противоположном берегу дымился мутный бледный свет, на ветру колыхался мискант, его серебристый цвет то и дело мутнел, будто мискант дышал. А многочисленные горечавки то появлялись, то вновь скрывались в траве, будто нежные блуждающие огоньки.
На мгновение реку заслонили заросли мисканта, а островок в созвездии Лебедь мелькнул позади пару раз и сразу же сделался маленьким, как на картинке. За спиной Джованни сидела высокая монахиня-католичка с черной накидкой на голове — он и не заметил, когда она села в поезд. Ее круглые зеленые глаза были опущены долу, казалось, она благоговейно вслушивается в какие-то голоса, доносившиеся снаружи. Пассажиры медленно сели на свои места, а мальчиков вдруг охватило какое-то неведомое чувство, похожее на печаль, и они стали переговариваться полушепотом:
— Скоро станция «Лебедь».
— Да, ровно в одиннадцать часов мы будем там.
