Книга Десантники Великой Отечественной. К 80-летию ВДВ - Михаил Толкач

Утром первым завел разговор Топилин:

– Бросили нас. Ни жрать, ни спать, ни медпомощи, как людям. Чего мы ждем?.. Осталось нас, полудохлых и немощных, какая-то сотня. Что мы сделаем против немцев? У них – сила!

– У них и под Москвой была сила. Не забыл? – спросил бледный, обросший густой бородой Алдаров.

– Там регулярные части. А тут ждать нечего, кроме смерти. Бригада уже вышла к своим, а нас бросили. На гибель бросили!

– Что ты предлагаешь? – насторожился Алдаров.

Притихли ребята: чудовищно звучали эти слова. Здоровых в санитарном лагере почти не было. Каждый потерял не меньше пятнадцати килограммов – кости, обтянутые тонкой кожей. Изорвана в клочья одежда. Почти босые. У каждого обморожения. Врач бессилен всем оказать помощь. Вокруг весенние разливы. На лыжах едва пройдешь…

Молчание затянулось, и это ободрило Топилина.

– Были мы у немцев. – Он опять посинел, как в тот раз, когда струсил в самолете. – Не обидели. Кормят здорово. Шнапсом…

– Ты это брось! Разговорился, понимаешь! – Алдаров потянулся к поясу, где в ножнах торчала финка.

– А чего бросать?.. Саша Тарасов, Жорка Карпов, Иван Норицын у немцев – и ничего. Менял я женщин, как перчатки, тюрлюм-тюрлюм… Там много наших. – Белоусов победно оглянул парашютистов.

Услышав свою фамилию и знакомый голос, из соседнего шалаша выполз Александр Тарасов. За ним – Ваня Норицын. Позади говоривших встал Георгий Карпов…

Все были ошеломлены: как же так?.. Белоусов был затейником, весельчаком с баяном: «Синенький, скромный платочек…» Прыгал с парашютом, как все…

– Ты, шкура, где был? – Саша Тарасов рванул Топилина за меховой воротник куртки.

– Ах, гадина! – Алдаров размахивал финкой, стараясь дотянуться до Белоусова.

Подоспел Мотлохов из взвода разведки. Узнал незнакомца, встреченного им в лесу, припомнил пораженческие слова.

– Пошли!

Обоих говорунов доставили к шалашу, где ночевал обычно уполномоченный особого отдела Леонид Софронов.

Весть о происшествии взбудоражила обитателей санитарного лагеря. За жирную похлебку, за пайку хлеба изменить товарищам – скажи кто о таком месяц назад, тому глаза выцарапали бы. Чтобы советский десантник дрогнул перед фашистом, чтобы изменил Присяге, Родине?.. Такое считалось невероятным – молодежная же, комсомольская бригада! И не знали тогда ребята, что Белоусов ранее, еще под Черной, завел лыжников на огневые позиции врага, и многие смельчаки не вышли из леса…

В штабном шалаше собрались: Шебалков, Сиделкин, Жук и Софронов. Последний имел приказание Гриншпуна: «Задержать Белоусова!» Мнение было единодушным: измена присяге, предательство товарищей в боевых условиях.

Под вечер на краю поляны, что углом примыкала к гнилому болоту, были выстроены способные двигаться бойцы. Булькала позади осужденных трясина, тянуло оттуда затхлым.

– Именем советского народа… по изменникам Родины… Пли!..

Эхо выстрелов прокатилось по настороженному бору.

«Болезнь моя сжигала без пощады: ноги отказали окончательно. «Не доползти мне до самолета!» – считал, что обратно уже не выберусь. Мысли черные одолевали. – Иван Дмитриевич Норицын хорошо поработал после Демянского котла: медаль «За трудовую доблесть» и орден «Знак Почета» тому свидетели. – А тогда, в первую неделю апреля 1942 года, думал: крышка! Заглянул Саша Кокорин: «Не дрейфь, Ваня! Живы будем, фиг помрем!» И Саша Тарасов не отходит: «Потерпи, Ваня!» Прояснело. Зарокотал мотор в небе. Саше приказали доставлять раненых на посадку. Он поднял меня, как маленького, на руки и понес. «Собьют если, держись за землю, Ваня! Мы ведь из комсомольской бригады!» Долетели. Обстреливали, но обошлось».

* * *

Плечи Кокорина подрагивали, словно в ознобе. Гнусное предательство потрясло его. Ваня Новиков, комиссар Куклин, они-то как не разгадали паразитов?.. Снова и снова перебирал он в памяти поступки комсомольцев: Васильев, Дадабаев, Карташов, Норицын, Морозов. Охота, Алдаров… Ни тени упрека! А эти гниды!..

– Но наши же, советские! Жили, учились рядом…

– Не убивайся, Саша, – успокаивал его Сиделкин. – На их черной совести кровь наших товарищей…

– Не жалею – думаю… Позор ведь на всю бригаду!

Комсорг-1 и инструктор политотдела сидели на кучке хвороста. Дым от костерка светлыми завитками поднимался, клубился.

– Сколько ребят настоящих полегло в снегах!.. И моя вина есть. Что-то не так делал.

– Зря мучаешь себя, комсорг. Учимся воевать. Мы привычны к топору и лопате, к плугу и верстаку. Ружье для нас случайный попутчик. Пока рука приладится к оружию-то…

– Душа омоется кровью…

– Ты веришь в нашу победу, Саша? – Сиделкин подвинул ногой головню – дым гуще прянул кверху.

– Обижаете, Николай Павлович!

– Торт любят все, а едят только те, у кого он есть, – вмешался капитан Жук, прислушиваясь к беседе политработников. – Верить в победу мало, ее добывать надо!

– Вон как добываем! – Кокорин понуро склонил голову. Теперь его, весельчака и оптимиста, вряд ли можно было назвать энтузиастом. Жук смотрел на него с удивлением.

– Зря рвешь сердце, Сашка. Наши комсомольцы выше всякой похвалы. Это говорю тебе я, повидавший всякое… А дерьмо… И есть дерьмо.

– Погиб Ваня Новиков, а я живой… Комсомолец Зубарев бредил боем, рвался к фашисту – «загрызу»! Осколок в бок – вся война! – Кокорин заскрипел зубами, всхлипнул. – Комсомолец Кузнецов крепился до последнего. Шатало ветром – не сдавался! Ему дают сухарь, он его раненому другу. Сидит вот так же у костра, ладони греет. Потом, едва не угодив в огонь, повалился. Подняли – не бьется сердце…

– Сожми свои нервы в кулаке, Саша! – сурово одернул Кокорина капитан Жук. – До победы идти да идти. Кровью умываться, но идти!

– Нужны ли такие жертвы? – Кокорин поднял глаза на Сиделкина. В них скорбь и страдание. – Может, напрасно ввели нас в котел?..

– Слюнтяйство, комсорг! Не к лицу! – резко ответил Жук. – По приблизительным подсчетам, только наш батальон уничтожил в тылу до тысячи захватчиков. Помножь на четыре батальона. Учти отдельные роты. Насчитаешь дивизию! Фашист отвлекает силы? Отвлекает!

– Арифметика и есть арифметика, товарищи! А моральный фактор? Немец сидит в бункере и дрожит от страха. – Сиделкин расправил плечи. – Какой же вояка, если в портках мокро?.. Не зря, не напрасно кладем жизни, Саша!

В шалаш заглянул Шебалков, указал на дым:

– Демаскируете!.. Может, пройдем по лагерю?.. Как там настроение ребят… Кого с собой, кого на самолеты… Медицина с нами – где ты там, Попов?..

В санитарный «городок» на краю болота Невий Мох каждые сутки прибывали новые и новые раненые и обмороженные. Человек по десять размещались в шалашах, слепленных из веток сосны и ели. Многие, накрытые плащ-палатками и присыпанные снегом, лежали под деревьями. Более способные несли караульную службу, занимались раздачей сухарей и концентратов…