Книга Декабрь без Рождества - Елена Чудинова

— Черт, Михаил! — простонал Сутгоф.

— Гиль, солдаты уж распалились… Он нам и вовсе не страшен, — выдохнул Оболенский, провожая глазами продвижение Великого Князя. Осторожно, стараясь держаться подальше, тот огибал карей, выискивая матросов. Поравнявшись, пришпорил коня и помчал напрямик.

— Звали?! Ну что, матросы, я в цепях?! Или заперт в тюрьме?! — конь Великого Князя танцевал на месте, гневный румянец заливал щеки, гневом звенел голос. — Нечего отводить глаза! Глядите на меня! Может, обманщики ваши скажут, что я вовсе убит?! Дурачье, вас обманули! Нам, троим братьям и честным христианам, меж собою брань не пристала! Мы все заодно, и брат мой Константин присягает брату моему Николаю!

Матросы слушали, растерянные. Краем глаза Михаил Павлович увидел, как из рядов выделились трое, соединились, пошли к нему… У первого, одетого в партикулярное платье, медленно поднимался в руке пистолет.

Страшно не было: гнев опьянял не хуже вина.

— Неужто не ясно?! — Михаил даже как-то весело возвысил голос. — Клеветою на нас троих вас заманили в революцию! В бесчестие, в кровопролитие, в разорение страны!

Пистолет, поднятый Вильгельмом Кюхельбекером,[54]осекся.

— Опять у тебя порох с полки ссыпался, Кюхля ты эдакая, — хмыкнул князь Одоевский. — Оно и к лучшему, пожалуй.

Словно подтверждая его слова, два матроса решительно выступили вперед. Еще несколько зароптали, не решаясь тем не менее покинуть строй.

— Их-то Высочество чем виноваты?

— Ты чего, штафирка, шалишь?! Это ж Михал Палыч!

— Ваше Высочество, скачите прочь, убьют!

— Право слово, убьют!

— Поберегись, Михал Палыч! Нам уж все одно пропадать!

— Прочь с Богом!

Ничего нельзя было сделать. Офицеры и непонятные штатские сковали волю солдат, Михаил Павлович видел это. Неуверенно и медленно, словно во сне, он развернул коня.

…

— Артиллерию, — мучительно, будто слово было занозой каковую он с трудом из себя выдирал, приказал Император. — Артиллерию.

— Конной артиллерии нельзя верить, Государь, — словно бы невзначай произнес Кавелин.

— Пешую.

— Рылеев, может статься, скоро будет здесь с частью финляндцев, — растирая окоченевшие руки, проговорил Щепин-Ростовский.

— Не будет, — невесело возразил незнакомый князю молодой штатский. — Там ерунда какая-то, с финляндцами.

— Какая ерунда, я слышал, их удается вывести.

— Вроде удалось, а после обломалось. Всякое говорят. Чуть ли не монашка какая-то солдат отговорила казармы покидать.

— Ну вы, сударь, скажете… Монашка, только того недоставало! Не Рылеев же такое сказал? Вы его не видали, кстати сказать?

— Видал, как не видать. — Штатский улыбнулся как-то жалобно. — Он из финляндских казарм на квартиру к себе поехал.

— Не может быть! — опешил Щепин. — Мы здесь, а он… Как это на квартиру?

— Да вот уж так, — штатский пожал плечами.

Глава XXII

День истаивал, на площадь легли вечерние тени. Герой Фридланда и Прейсиш-Эйлау, генерал-майор Иван Онуфриевич Сухозанет, решился на последнюю попытку.

— Ребята, пушки перед вами! — крикнул он с коня, обращаясь единственно к солдатам. — Но Государь милостив — знать ваших имен он не хочет и надеется, что вы образумитесь! Вас он жалеет, Государь Николай Павлович!

— Чего прискакал, подлец Сухозанет? — развязно выкрикнул Каховский. — Может, ты нам принес конституцию?

— Я прислан с пощадою, а не для переговоров! — с достоинством воскликнул Сухозанет.

Пистолетные выстрелы разорвали перья на его султане, царапнули эполет.

С досадою развернув лошадь, старый вояка ударил шпорами.

— Пушки-то ведь впрямь выкатили, — сквозь зубы процедил Иван Пущин.

— Пустое! Пожалеет солдат! — хмыкнул один из Бестужевых, Пущин и не сразу понял в сумраке, кто — все-таки изрядно похожи были братья. Ах, Николай, Мумия.

С Николаем Бестужевым брезгливый Пущин старался не иметь дел. Хорош гусак, жить с позволения слабовольного мужа с чужой женою да плодить в эдаком тройном союзе детей! Каковы ж они вырастут, тем паче, что девочки?

Не странно, что в голосе Пущина прозвучало раздражение:

— Он уже солдат пожалел, иначе б Великие Князья и генералы не рисковали шкурой. Но Николай не хуже нас понимает, что в темноте мы можем получить подмогу.

— И мы ее получим! Наши люди в городе делают сейчас все… Измайловцев можно ждать наверное… Да уж, не Наполеон Николай Палыч, приказать бить на поражение кишка тонка! Наша возьмет, ей же ей! Ах, нелегкая! Гляньте только! Господи, да что ж теперь делать?!

Полки, стоявшие напротив карея, раздвинулись на две стороны. Жерла пушек зловеще открылись взорам, похолодевших, теперь уж не только от ледяного ветра, солдат. Первая пушка грянула, рассыпалась картечь.

Пули били в мостовую, рикошетами поднимая снег и каменные осколки. Несколько человек в первых рядах карея упало, послышались слабые крики смертной муки. Большинство упавших, впрочем, умерли мгновенно.

Жалобно звенели разбитые окна. Два орудия стреляло картечью, третье, от Галерной, выпустило одно, другое, третье ядро.

Боевые порядки мятежников были опрокинуты.

— Спасайся!

— Спасайся, кто может!

Солдаты и матросы, оборотившиеся в беспорядочную толпу, бежали, горохом сыпались на невский лед. Часть рассыпалась по дворам.

— Стойте! Ребята, стойте! — Вильгельм Кюхельбекер, летучей мышью раскинув руки в широких рукавах черной шубы, возвысил голос. — Стройся! Пойдем теперь в штыковую!

— Так ведь в нас пушками жарят! Ты чего, барин, оно же верная смерть!

— Пусть!

— Тебе пусть, а нам нет!

— Может уж довольно нашей крови нынче, а, штатский барин?

Вид солдат, обезумевших от холода и усталости, сделался угрожающим. Бесполезно, с отчаяньем понял Вильгельм Карлович. Не пойдут, не хотят, мерзавцы, бесполезно!

— Что там, на льду?! — Откуда-то возникла подзорная труба. Поднеся ее к глазу, Николай Павлович словно бы приблизился к восставшим на несколько расстояний. — Они перестраиваются! Чего они хотят?

— Боюсь, Ваше Величество, они хотят идти на крепость, — сквозь зубы процедил Кавелин. — И могут в том преуспеть, в Петропавловской теперь мало караула.

— Если дать им стянуться в крепость, мятежа сегодня не погасить! — в тревоге воскликнул Император.