Книга Белый дракон. Разрубленное небо - Александр Логачев

— Я с тобой! — заявила она. — Я вместе с тобой сражалась в замке. Еще скажи, что я сражалась плохо!

— Ты сражалась великолепно, даже лучше меня, — Артем был серьезен и нисколько не кривил душой. — Но ты должна спасти нашего ребенка. Я — твой господин, и это мой приказ. И он не обсуждается.

Омицу надулась, но промолчала.

— Ямомото-сан! — К Артему подбежал яма-буси по имени Абуэ. — Мы уходим.

— Давайте. Мы тоже отправляемся. Такамори! — Артем подошел к пожилому яма-буси, приобнял его за плечи. — Остаешься с женщинами, это приказ! Кто мне их потом, если все мы поляжем, доставит в безопасное место?

— А кто сражаться будет, господин?

Артем знал, что сейчас он крепко обидит старика. Но не было времени разводить долгие, пропитанные деликатностью уговоры.

— От тебя, однорукого, все равно будет не много толка в самурайской стычке. Это ж не бить исподтишка по болевым точкам. Короче, остаешься, это приказ! — Артем резко повернулся и зашагал, не оглядываясь, вперед, к своей лошади.

Три фигуры в черном скользнули по тропе в сторону ущелья Бомо и вскоре скрылись из глаз за ее поворотом. Остальные, ведя лошадей в поводу, двинулись следом. Женщины и Такамори с места не тронулись…

Вышагивая по тропе, Артем не в первый раз задумался о странностях многогранной японской натуры. Вот взять эту троицу яма-буси. Ведь никто их не неволит. Ну, казалось бы, предупредили, выполнили священный долг перед братством яма-буси и отошли в сторону. У них ведь тоже есть женщины и дети, к которым тоже бы неплохо вернуться живыми. Ан нет. Лезут в отчаянное предприятие с мизерными шансами на победу. Ну, скажем, со старым Кумазава более-менее понятно, вон как прилила кровь к его щекам, разгорелись глаза, как раздуваются ноздри от предвкушения славного боя. Старый самурай застоялся в тихом столичном стойле, для него ввязаться в сражение, как для старого артиста вернуться на арену — все равно чем закончится, лишь бы еще раз испытать то пьянящее чувство. У яма-буси другое. Тут долг перед братством, пусть и разрозненным, пусть живущим отдельными кланами. И этот долг перевешивает все прочие побудительные мотивы. А с яма-буси, выходит, сиккэн просчитался. Ну хоть в чем-то он просчитался, значит, и он может ошибаться…

Шедший первым, Артем остановился, вскинул руку. Как и описывал дзёнин Абуэ, тропа пошла на расширение, и вот за очередным поворотом открылся не очередной серо-коричневый склон, а просвет. Это и было ущелье Бомо, вершина которого алела от солнечного света, а сумрачные склоны были облеплены ватными клочьями утреннего тумана. Мост пока был не виден, чтобы его увидеть, надо еще чуть пройти вперед, чего пока делать не следует, лучше они останутся на месте и будут ждать.

— Фудзита! — позвал Артем, и когда тот подбежал, поставил ему задачу: — Иди вперед. Найди место, откуда виден мост, но не видно тебя. Там должны быть кусты. Осторожно выглядывай. Как только начнется — бегом сюда. Все понял?

Фудзита кивнул и бросился исполнять.

Артем оглянулся. Позади него выстроилось его войско. Еще совсем недавно, выезжая из монастырских ворот, он думал, что его отряд — это всего лишь группа путешественников, оказалось — войско. С которым в бой идти.

Все самураи надели шлемы-кабуто, кто-то уже опустил лицевые пластины. Кстати, лишь на Фудзита, который сейчас где-то впереди наблюдал за мостом, не было полного комплекта о-ёрой. Проще будет сказать, что у него было: кожаный налобник из толстой продубленной кожи и наручи-котэ из толстой ткани с нашитыми поверх нее круглыми и продолговатыми металлическими пластинами. В свое время Фудзита отказался от доспехов, заявив, что эта самурайская сбруя будет лишь мешать ему свободно двигаться, в ней тяжело уворачиваться и вообще он привык обходиться без всего этого, и ничего — живехонек. У непонятного монаха-сохэй тоже, разумеется, никаких защитных приспособлений не имелось, а из оружия была кедровая палица, длинный нож и дорожный посох, обитый снизу заостренным железом. Артем хотел честно поделиться чем-нибудь с монахом, предлагал взять хоть что-то — если не муно-ита или кабуто, то хотя бы наголенники-сунэатэ или набедренники-хаидатэ. «Не нужно», — вот и все, что сказал на это странный монах.

На самом Артем был легендарный о-ёрой Тайра Томомори. В этот раз гимнаст надевал его с другим чувством, нежели все последние полтора месяца. Сегодня он облачался в доспех не для клоунады, сегодня доспеху предстояло выступить по предназначению. Черт-те сколько тот валялся без дела — сперва на дне залива (если легенды не врут), потом у Нобунага в тайнике. Сейчас доспеху предстояло тряхнуть седой древнющей стариной.

Может быть, Артему только показалось, но странное ощущение посетило его, когда он застегнул на себе последний ряд пластин. На миг его повело, он почувствовал легкое головокружение, прикрыл глаза, и перед ним пронеслось видение не видение, которое длилось всего ничего, не дольше мига: налитая ярким солнцем водная гладь, кромка берега вдали, все вокруг в кораблях в алых и белых парусах, в ноздри ударил запах нагретой солнцем палубной древесины, между кораблями мелькают черные штрихи, воздух полон тихим свистом, под ногами в палубу впивается стрела с черно-белым оперением и мелко дрожит… Артем распахнул глаза и видение пропало…

Любой здешний японец на его месте тут же бы заявил, что это было не просто видение, это ожил заключенный в о-ёрой ками последнего из Тайра. Однако мышление российского циркового гимнаста было устроено несколько иначе, и объяснение он подыскал другое, вполне рационалистическое — причуды разума. Видимо, просто впервые со дня владения доспехом он, новый владелец, помимо воли, неким внутренним порывом попытался представить себе этого Тайра Томомори. Однако как-то по-новому он ощутил на себе эти не впервые надетые доспехи, какое-то новое отношение появилось к ним. Впрочем, не до того сейчас было, чтобы копаться в эдаких почти метафизических материях…

А еще у Артема и его самураев на седлах были закреплены и развернуты заспинные знамена-сасимоно — чтобы те, на мосту, сразу увидели, кто к ним пожаловал.

Лошади фырчали, трясли головами, били землю копытами. Главное, чтобы какую-нибудь коняжку не потянуло заржать в полный лошадиный голос. Это было бы уж совсем ни к чему. Скорее всего на мосту звук эдакой громкости услышат, и тогда троице яма-буси придется вступать незамедлительно, что, конечно, не здорово.

«А нет ли во всем этом подвоха? — вдруг подумалось Артему. — Не играют ли яма-буси какую-то хитрейшую игру — собственную или сочиненную для них все тем же сиккэном?» Впрочем, Артем тут же решил для себя не ломать больше над этим голову. Как бы там ни было, все выяснится, когда они вырвутся на полянку перед мостом.

Артем осознавал, что это скорее всего его последний бой. Слишком мало шансов. И лично у него их даже меньше, чем у кого-нибудь из его самураев. Он ведь не воин, а всего лишь циркач. Однако страха не было. Наоборот, какой-то странный покой воцарился в душе. Успокаивало, что Омицу в безопасности, будущий ребенок в безопасности, Ацухимэ в безопасности. Когда все закончится, их не тронут. Такамори сможет позаботиться о них наилучшим образом. Сюнгаку и Рэцуко помогут деньгами. Сиккэну нет никакого смысла и интереса преследовать женщин, он о них и не вспомнит даже, он же занят высокой политикой. Все будет нормально.