Книга Парижские тайны - Эжен Сю

Господин д'Арвиль бросил зловещий взгляд на г-на Дубле.

Мы отказываемся описать выражение дикой иронии, с которой он обратился к г-ну Дубле, фамильярно похлопав его по плечу.

— Вы правы, — сказал он, — со ста двадцатью шестью тысячами франков земельной ренты, с такой женой, как моя... и с дочкой, похожей на херувима... мне больше нечего желать, не так ли?

— Хе-хе, ваше сиятельство, — наивно ответил управляющий, — остается дожить до преклонных лет, чтобы выдать замуж вашу дочку и стать дедушкой... Вот чего я вам желаю, ваше сиятельство, а вашей супруге желаю стать бабушкой и даже прабабушкой.

— Милый господин Дубле, вы весьма кстати вспомнили о Филемоне и Бавкиде. Вы всегда попадаете в точку.

— Вы очень любезны, ваше сиятельство. Что еще прикажете?

— Ничего... Да, скажите, сколько у вас наличных денег?

— Девятнадцать тысяч триста франков с небольшим на текущие расходы, ваше сиятельство, не считая денег, лежащих в банке.

— Вы принесете мне сегодня утром десять тысяч франков золотом и вручите их Жозефу, если меня не будет дома.

— Сегодня утром?

— Да.

— Я принесу их через час. Больше не будет приказаний, ваше сиятельство?

— Нет, господин Дубле.

— Сто двадцать шесть тысяч франков чистоганом! — повторил управляющий, направляясь к двери. — Сегодня удачный день: я боялся, как бы эта ферма, которая так нам подходит, не ускользнула от нас... Ваш покорный слуга.

— До свиданья, господин Дубле.

Едва управляющий вышел из комнаты, г-н д'Арвиль упал, подавленный, в кресло, положил локти на письменный стол и закрыл лицо руками.

Впервые после получения роковой записки Сары он дал волю слезам.

«Что за жестокая насмешка судьбы, сделавшей меня богачом! Кому нужна отныне эта золотая рамка? Кого в нее вставить? Она лишь подчеркнет мой позор и низость Клеманс! Этот позор ляжет, быть может, и на мою дочь! Да, позор... должен ли я сделать решительный шаг или же пожалеть...»

Тут он вскочил, глаза его сверкали, зубы были судорожно сжаты.

— Нет! Нет! — проговорил он глухо. — Я отомщу. Пролитая кровь помешает мне стать посмешищем! Понимаю теперь ее отвращение... мерзавка!

Тут он неожиданно умолк, словно сраженный внезапной мыслью.

— Отвращение Клеманс... — продолжал он. — О, я прекрасно понимаю его причину: я внушаю ей страх, ужас!..

Наступила длительная пауза.

— Но разве это моя вина? И обманывать меня из-за этого? Не ненависти я заслуживаю, а жалости, — продолжал он, все более волнуясь. — Нет, нет!.. Мщение, мщение!.. Я убью их обоих!.. Ведь она, наверно, все сказала тому, другому.

Эта мысль привела в полную ярость маркиза.

Он поднял к небу судорожно сжатые кулаки; затем, при жав горячую руку к глазам, почувствовал, что необходим взять себя в руки перед слугами, и вернулся в спальню с спокойным лицом; там он увидел Жозефа.

— Где мои ружья?

— Я принес их, ваше сиятельство, они в полном порядке.

— Я сам их осмотрю. А что, барыня звонила?

— Не знаю, ваше сиятельство.

— Сходи, узнай. Камердинер вышел. Господин д'Арвиль поспешно взял из оружейного ящика мешочек с порохом, несколько пуль и пистонов; запер ящик и положил ключ в карман. Затем он подошел к коллекции оружия, выбрал два пистолета средней величины, зарядил их и тоже спрятал в карман своего длинного утреннего редингота. В эту минуту вошел Жозеф.

— Ее светлость велели сказать, что они уже встали, барин.

— А не знаешь, приказала ли она заложить карету?

— Нет, ваше сиятельство, горничная Жюльетта сказала при мне кучеру, пришедшему за распоряжениями, что сегодня прохладно и сухо и что барыня погуляет пешком... если ей захочется.

— Прекрасно. Ах, совсем забыл: завтра или послезавтра я, вероятно, отправлюсь на охоту. Скажи Вильяму, чтобы он сегодня же утром осмотрел небольшую зеленую карету, слышишь?

— Да, ваше сиятельство. Подать вам тросточку?

— Нет, не надо. Нет ли тут поблизости извозчичьей стоянки?

— А как же, в двух шагах отсюда, на улице Лилль.

— Пусть Жюльетта спросит у барыни, может ли она принять меня, — молвил маркиз после минутного колебания.

Жозеф вышел.

«Да... между нами разыграется комедия, не хуже всякой другой. И все же я хочу видеть эту вероломную женщину, понаблюдать за слащавой, обманчивой маской, под которой она скрывает свои мысли о скором свидании с любовником; я выслушаю ложь из ее уст и прочту правду в ее развращенном сердце. Это будет прелюбопытно... Видеть, как на тебя смотрит, с тобой говорит и тебе отвечает жена, которая вскоре покроет твое имя тем нелепым и гнусным позором, что отмывается лишь кровью... Ну и болван же я! Она посмотит на меня, как обычно, тем же ясным взглядом; каким смотрит на свою дочь, когда целует ее в лоб, прося прочесть молитву. Взгляд... зеркало души? — Он презрительно пожал плечами. — Чем нежнее и стыдливее взгляд, тем больше в нем порочности. Ее пример подтверждает это... А я, дурак, попался на удочку. Горе мне! С каким холодным и наглым пренебрежением она, вероятно, взирала на меня до сих пор сквозь свою лживую маску, мечтая в то же время о свидании с другим... А я относился к ней с уважением, с нежностью... как к молодой матери, целомудренной и серьезной, я вложил в нее всю свою любовь, всю надежду на счастье».

— Нет, нет! — воскликнул г-н д'Арвиль, чувствуя, что гнев душит его. — Нет, я не зайду к ней, я не хочу ее видеть... не хочу видеть и дочь... я выдам себя, откажусь от мщения.

Выйдя из спальни, г-н д'Арвиль, вместо того чтобы пройти к жене, сказал ее камеристке:

— Передайте барыне, что я собирался поговорить с ней сегодня утром, но вынужден отлучиться по делу; если ей угодно позавтракать со мной, скажите, что я вернусь к полудню; в противном случае, пусть не беспокоится обо мне.

«Полагая, что я скоро вернусь, она почувствует себя свободнее», — подумал г-н д'Арвиль.

И он отправился на извозчичью стоянку поблизости от его особняка.

— Извозчик, оплата почасовая.

— Ладно, барин, сейчас половина двенадцатого. Куда поедем?

— По улице Доброй Охоты, завернешь за угол улицы Святого Доминика и затем поедешь вдоль каменной ограды сада... и там подождешь.

— Ладно, барин.

Господин д'Арвиль опустил шторы. Извозчик тронул и почти тотчас же остановился против дома маркиза: отсюда легко было заметить любого человека, выходящего из особняка.

Свидание его жены должно было состояться в.час дня; такая буря бушевала в душе маркиза, что время для него летело с невероятной быстротой.