Книга Ключевая улика - Патрисия Корнуэлл

— Постой, — прошу я Люси, и она останавливает воспроизведение обоих файлов. — Джейми позвонила тебе на новый номер? Когда это произошло?

Мне кажется, я уже знаю.

Голос ее дрожит, и некоторые слова она произносит невнятно. Таким ее голос был вчера вечером, когда я уходила. Только теперь в нем больше раздраженных, неприятных ноток. Я перевожу взгляд на подключенный к зарядному устройству «блэкберри».

— Твой старый телефон. Ты не сменила номер, когда перешла на айфон.

— У нее не было моего нового номера. Я никогда ей его не давала, а она никогда не спрашивала, — говорит Люси. — Я больше его не использую.

Она кивает в сторону «блэкберри».

— Но ты сохранила его, потому что она продолжала звонить на него.

— На самом деле это не единственная причина. Но она звонила. Редко, правда. В основном поздно вечером, когда напивалась. Я сохранила все сообщения в виде звуковых файлов.

— И прослушиваешь их на своем компьютере.

— Я могу слушать их где угодно. Не в этом дело. Их нужно сохранить и постараться никогда не потерять. Они очень похожи друг на друга. Как этот, например. Она ни о чем не спрашивает. Не просит перезвонить. Она лишь говорит что-то в течение нескольких минут, потом резко заканчивает, не попрощавшись. Она и с нами поступила так же. Что-то говорила и говорила, никого не слушая, а потом взяла и бросила трубку.

— Ты сохранила записи, потому что тебе ее не хватает. Потому что ты по-прежнему любишь ее.

— Я сохранила их, чтобы напоминать себе, почему мне не следует по ней скучать. И любить. — Голос Люси дрожит, в нем одновременно печаль, разочарование и гнев. — Я лишь пытаюсь донести до тебя, что, судя по голосу, ей не было больно, она не мучилась. — Люси откашливается. — Такое впечатление, что она продолжала пить и после твоего ухода. Примерно через полчаса. Так что, когда ты была с ней, она вряд ли выглядела уж слишком плохо.

— Она не говорила, что плохо себя чувствует. Что с ней творится что-то странное. Ничего такого.

Люси качает головой.

— Если хочешь, могу воспроизвести все записи, но на них одно и то же.

Я мысленно представляю Джейми в ее банном халате темно-бордового цвета; она расхаживает из комнаты в комнату, потягивая дорогой скотч и поглядывая в окно на отъезжающий фургон Марино. Не помню, во сколько мы точно уехали, но это случилось не более чем через полчаса после того, как она набрала старый телефонный номер Люси и оставила на нем сообщение. Ясно, что симптомы проявились позже: у меня перед глазами тумбочка с пролитым виски, пустая бутылка, валяющийся под кроватью телефон, разбросанные в ванной комнате лекарства и туалетные принадлежности. Может быть, Джейми заснула, а потом около двух или трех часов проснулась от внезапной нехватки дыхания и едва могла что-то проглотить или произнести. Наверное, в этот момент она отчаянно пыталась отыскать хоть что-нибудь, что могло бы облегчить ужасное состояние.

А ведь это состояние весьма схоже с тем, которое Джейми описывала, говоря о Барри Лу Риверс и о том, что может ожидать Лолу Даггет, если ее казнят на Хеллоуин. Жестокий и необычный, ужасный способ расставания с жизнью. По словам Джейми, преднамеренно жестокий. Возможно, в том, что она предполагала, было больше правды, чем в том, что она знала наверняка. Она не была смертельно напугана, но все-таки боялась.

— Разум бодрствует, но ты не можешь ничего произнести. Не можешь двигаться, не можешь пошевелиться, и твои глаза закрыты. Ты как будто без сознания. Но мышцы диафрагмы парализованы, и ты испытываешь боль и ужас от удушья. Ты чувствуешь, что умираешь, твой организм на пределе. Боль и паника. Не просто смерть, но садистское наказание. — Я описываю то, что Джейми рассказывала мне самой о действии смертельной инъекции и о том, что происходит, когда проходит анестезия.

Убийца подмешивает свой яд, который резко останавливает дыхание и лишает человека способности говорить и звать на помощь. Тем более если жертва заключена в тюрьму.

— Зачем кому-то посылать почтовые марки за двадцать или пятнадцать центов?

Я встаю со своего места.

— Почему бы не продать их? Разве они не представляют никакой ценности для коллекционеров? Или, может быть, они оттуда и появились. Может, их недавно купили у коллекционера или у филателистической компании. Никакой пыли, ничего не прилипло с обратной стороны; не сморщенные, не измятые, как часто бывает, если марки десятилетиями пролежат в шкафу и их периодически вынимают, мусолят в руках, а потом кладут обратно. Предположительно, они посланы мной в поддельном конверте, содержащем фальшивое письмо на поддельном бланке ЦСЭ. Возможно такое? Кэтлин Лоулер, наверное, думала, что я делаю это по доброте душевной. Большой конверт якобы пришел от меня, и в нем деньги на почтовые расходы. Но и что-то еще. Возможно, марки.

Люси наконец поворачивается, и я смотрю в ее зеленые глаза. Они потемнели, в них невыразимая печаль и гневный блеск.

— Прости, — говорю я, потому что понимаю, насколько ужасно представлять смерть Джейми так, как я только что ее описала.

— Что это за марки? — спрашивает она. — Опиши мне поточнее, как они выглядели.

Я рассказываю, что обнаружила в тюремной камере Кэтлин Лоулер, в шкафчике возле ее стальной койки. Блок из десятка недорогих почтовых марок. Обратная поверхность покрыта сухим клеем — как на клапанах почтовых конвертов, — и при необходимости их нужно было послюнить или увлажнить губкой. Я описываю письмо Кэтлин, которое, естественно, не писала, и странную почтовую бумагу, которую та никак не могла купить в тюремном магазине. Кто-то выслал ей все это, и этим некто мог оказаться человек, выдававший себя за меня.

И вот марка уже на экране компьютера. Широкий белый пляж с редкими кустиками зеленой травы. Зонтик с красно-желтыми полосками, торчащий из песчаной дюны. Безоблачное небо, и одинокая чайка над ярко-голубой гладью моря.

31

Уже полночь, и мы без особого энтузиазма ковыряемся в своих тарелках. Готовил Бентон и, конечно, умудрился все испортить — паста переваренная и выглядит вялой и раскисшей. Впрочем, настроение такое, что аппетита ни у кого и нет. По крайней мере, я легко могу представить, что уже никогда ни к чему не притронусь: на что ни посмотри, все потенциальный источник болезни и смерти.

Соус болоньезе, зеленый салат, салатная приправа, даже вино — все напоминает, что мирное, здоровое сосуществование на этой планете — вещь трагически хрупкая. Как же мало нужно, чтобы вызвать катастрофу! Сдвиг тектонических плит, рождающий цунами, столкновение атмосферных фронтов, приводящее к ураганам и торнадо, но хуже всего то, что могут натворить люди.

Около часа назад Колин Денгейт прислал электронное письмо с информацией, делиться которой он со мной, наверное, не имел права, но такой уж он есть — деревенщина, мужлан, по его собственному определению. Вооружен и опасен — это Колин тоже про себя. Гордо восседающий за рулем своего древнего «лендровера», мчащийся с ревом в жару и зной и не боящийся ничего и никого, включая бюрократов, или бюрозавров, как он называет тех, кто позволяет, чтобы политика и фобии вставали на пути правого дела. Он не собирается отстранять меня от расследования, тем более когда попытки подставить меня достаточно неуклюжи и очевидны, чтобы похоронить любые разумные сомнения относительно того, не я ли травлю людей в Саванне.