Книга Барбаросса - Михаил Попов

О. X. Правая, левая, не путай меня, я и сам на грани того, чтобы окончательно запутаться.

О. Да, немудрено.

О. X. Видит Бог, ты Фикрет.

О. Но ведь он, насколько я знаю, вполне здоров. Все руки у него на месте.

О. X. Были до того момента, как люди Мартина де Варгаса нашли его на Пеньоне.

О. Что же произошло на этом удивительном острове? Прости, я опять спрашиваю.

О. X. Харудж, почувствовав, что сопротивление бесполезно, что ему не уйти от расплаты, что в Мешуаре ему тоже не скрыться, решил исчезнуть.

О. Умереть?

О. X. Нет. Умирать Харудж не собирался. Он хотел исчезнуть, чтобы возникнуть в другом месте и воспарить с новой силой. Он чувствовал в себе силы для этого. Но так сложился узор событий, что ни в Магрибе, ни в Тунисе, ни в Ливии он бы сейчас скрыться не смог. Слишком всем были известны его приметы, человек без руки всем бросается в глаза. Союзников, которые могли бы его укрыть, у него не осталось. В пустыне и в оазисах правят его враги. Арафар мечтает о мести. Жители Тлемсена, Орана, Тенеса, Медеи мечтают о ней не меньше. Что могло бы отвести от однорукого человека любопытный мстительный взор?

О. Что же?

О. X. Только известие, что Харудж казнен. Пойман солдатами испанского короля и сожжен на костре. Любой однорукий и даже рыжебородый мог бы после этого смело утверждать, что он не Харудж.

О. Пожалуй.

О. X. Но где найти человека, готового пожертвовать собой ради Харуджа?

О. Очень трудно.

О. X. Хорошо, что ты не сказал…– невозможно. Такой человек был с Краснобородым рядом.

О. Фикрет?

О. X. Фикрет.

О. Все знали, что он предан Краснобородому, но любой преданности есть предел.

О. X. Тут была преданность особого рода. Харудж владел душой Фикрета как своей собственной. Он мог приказать ему пойти вместо себя на костер. Он велел отрубить Фикрету руку, а перед этим рассказал, как ему нужно себя вести, что говорить, как отвечать на вопросы. Харудж знал, что Фикрета заподозрят прежде всего в том, что он именно Харудж. Слишком многое сходится. Харудж велел Фикрету молчать до самого конца и только под пытками выдать, что он Краснобородый. В конце концов, он должен был дать себя сжечь. Как Харуджа.

О. А воздаяние, каково же воздаяние за такие муки и такую небывалую преданность?!

О. X. Воздаяние Фикрету было обещано давно – райское блаженство. Пытки и костер – это вожделенная дверь, открывающая вход в тот мир. Опровергни теперь мои слова. Опровергни. Сделать это ты можешь только одним способом.

О. Каким?

О. X. Если ты настоящий Фикрет, ты должен утверждать, что ты Харудж.

Глава двенадцатая

КАПИТАН И МЕШУАР

Крепость занимала северную, узкую часть голого, каменистого мыса. С моря она была защищена высокими обрывистыми берегами, с суши – каменной стеной с четырьмя квадратными башнями. Касба Мешуара считалась абсолютно неприступной, в особенности потому, что на ее территории имелся отдельный колодец и склад провианта.

Когда пехотинцы генерала Куэльяра по белой, раскаленной дороге подходили к стенам крепости, поднимая в воздух чудовищные клубы пыли, они столкнулись с толпой в несколько сот человек, которые брели, сами не зная куда. Женщины, старики, дети шли по голой равнине, неся в руках жалкий скарб. (Скарб в таких случаях всегда жалок.)

– Кто они такие? – поинтересовался генерал.

Оказалось, что это жители Мешуара. Чтобы сократить количество ртов и возможных предателей, Харудж всех выгнал. Разумеется, никому такое отношение понравиться не могло. Люди лишились и дома, и города, и средств к существованию. Узнав, что перед ними враги Харуджа, пусть и христиане, беженцы воззвали к ним, требуя отмщения.

– Это сын шакала!

– Это исчадие ада!

– Он краснобород, потому что пьет человеческую кровь!

Слушая эти крики, генерал прошептал:

– Да, кажется, придется потрудиться.

Местность возле стен Мешуара была по большей части пустынная. Несколько островков чахлой, почти погубленной солнцем растительности, развалины глинобитной деревеньки, населенной одичавшими кошками. Здесь пришлось генералу сделать свою ставку за неимением чего-либо более пригодного.

Чтобы надежно блокировать крепость, по всем правилам военной науки, надо было вырыть окоп, перерезающий мыс от воды до воды. Именно таким образом в незапамятные времена римляне осаждали неприступный Карфаген.

Земля была каменистой, а временами просто представляла собой камень. Солдаты, проклиная (совершенно искренне) подлого Харуджа, долбили заступами почву перешейка, падали под солнечными ударами, опухали от непонятной песочной болезни, а ночами тряслись в карауле, опасаясь ночных вылазок пиратов.

Последним жилось значительно лучше.

Они наблюдали за мучениями осаждающих с высоких стен и осыпали испанцев скабрезными насмешками. Развлекались они тем, что расстреливали горящими стрелами большие деревянные навесы, устроенные в местах работ для защиты от солнца.

Если стрела долетала, то сухое дерево вспыхивало как порох, а испанцы разбегались в панике.

На самом деле сарацины радовались скорее напоказ, чем всерьез. Неприступность Мешуара была типичной палкой о двух концах. Крепость было очень трудно взять, но из нее было не менее трудно бежать. Со стороны моря защитникам было совершенно невозможно прийти на помощь.

Это мгновенно понял и капитан Мартин де Варгас, когда подошел с частью своей уцелевшей флотилии и новыми прибывшими кораблями к Мешуару с моря. Два дня он плавал взад-вперед вдоль естественных стен крепости, внимательно всматриваясь в белые скалистые обрывы, кое-где заляпанные пятнами серого и красного мха.

Нет, тут не за что было зацепиться. И в прямом и в переносном смысле. Единственное, что ему удалось, так это увидеть своего противника живьем.

– Смотрите, капитан, Харудж! – крикнул Лозано, как всегда последним увидевший то, что видели уже все.

На вынесенном в море выступе стоял человек с поднятыми руками. Правая была вчетверо длиннее обрубка левой. Потому что в правой Харудж сжимал саблю.

– Он что, приветствует нас? – спросил с усмешкой Логроньо.

– Он просто хочет показать – я здесь!

Несколько раз Харудж в подобной позе появлялся и с сухопутной стороны крепости.

– Что ему надо? Может, он кого-то вызывает на поединок? – спросил Гонсало у своего отца.

– Не хочешь ли ты принять его вызов?

– Он калека, он не может быть соперником для благородного человека.