Книга Тайна предсказания - Филипп Ванденберг

Клавий не мог защищаться и был вынужден терпеть эту унизительную процедуру. Снаружи, перед бараком, иезуит снова пришел в себя, но прежде чем он смог что-либо сказать, Леберехт погрозил ему кулаком.

— Советую тебе одно, иезуит, — сказал он, — оставь в покое меня и свою мать. А теперь можешь бежать к великому инквизитору, как пес с поджатым хвостом.

Леберехт указал на юг, в сторону священного трибунала.

С трудом поднявшись и отряхнув пыль со своей одежды, Клавий яростно взглянул на Леберехта. Будь у него чуть больше сил и надлежащая доля мужества, он бы вцепился в глотку своему заклятому врагу. Но он лишь криво улыбнулся, словно хотел сказать: "Что мне за дело?", и презрительно сплюнул на землю, возможно, просто оттого, что рот его был полон крови. Затем, хромая, Клавий удалился по направлению к Тибру.

— Laudetur Jesus Christus! — прокричал ему вслед Леберехт. Давно ему не было так хорошо.

Марте он ничего не сказал об этой встрече.

Папа Пий IV скончался неожиданно. Как предполагалось, смерть наступила от старческой немощи, и об этом можно было бы не упоминать, если бы он не избрал себе преемника, с которым Леберехт был хорошо знаком. Звали его Микеле Гислиери; с четырнадцати лет он вступил в доминиканский орден и стал епископом Непи, кардиналом и великим инквизитором фра Микеле.

Pontifex maximus взял себе имя Пия V — в память о своем дряхлом предшественнике, который, как говорили, был более благочестивым и честным, чем жестокие и двуличные Папы, правившие до него. Бывшему великому инквизитору Гислиери приписывались такие добродетели, как дисциплина, порядок и аскеза. И в этом отношении он явил хороший пример, поскольку отказался садиться в Sedia gestatoria,[91]носить изящную одежду и обувь и запретил чрезмерно угождать себе в своем дворце.

Уже одно это должно было снискать Папе ту любовь подданных, в которой было отказано его предшественникам, но Пий V, едва придя к власти, проявил такую суровость и злобу, словно повстречался с Антихристом. Он запретил врачам обслуживать больных, если они перед тем не исповедовались, обложил согрешивших против воскресной заповеди штрафом и — если в доме у тех обитала бедность — бичеванием или прободением языка. Монахам запрещалось принимать исповедь, монахиням предписывалось абсолютное отшельничество. Кроме того, должна была уйти в прошлое продажа церковных должностей. С особой яростью Пий V преследовал бесчестных женщин, услугами которых, как доминиканец, он никогда не пользовался и которые принесли Риму сомнительную репутацию cauda mundi — "хвост мира". Их было добрых пятнадцать тысяч, от простых уличных девок до cortigiana, которые обслуживали высоких господ из курии и потому пользовались высоким авторитетом. Решение Pontifex maximus изгнать их из столицы вызвало, помимо насмешек и издевок, опасения экономического характера. Во-первых, столь смелое предприятие вряд ли можно было осуществить, а во-вторых, удаление этих прекрасных продажных дам наверняка поставило бы церковное государство на грань банкротства, поскольку они относились к самым богатым налогоплательщикам страны.

Тщетными оказались и протесты тех помазанных господ из курии, которые, опасаясь холода в своих постелях и призвав в помощь Святой Дух, ходатайствовали за них перед Папой. Суровый доминиканец Гислиери грозился, что если девки не покинут Рим, то он сам обратится в бегство и направит корабль Петров к менее грешной пристани.

И снизошел Святой Дух на eminentissimi и reverendissimi, на титулярных архиепископов, прелатов и монсеньоров, как некогда на двенадцать апостолов, и вышли они с этой встречи укрепленные и просветленные, и выдали своих грешных сожительниц замуж за служек и возчиков, сапожников и причетников, посулив небольшое вознаграждение и переуступку любых претензий и прав, — и таким образом сделали доброе дело для беднейших из бедных. Выслать честную замужнюю женщину ех officio[92]не под силу было даже Папе-доминиканцу.

Но предполагать, что в Вечном городе теперь торжественно установился более благонравный образ жизни, было бы ошибкой или по меньшей мере полуправдой, поскольку празднества с танцами, кутежи и клерикальные оргии хотя и стали менее массовыми, чем раньше, но все же происходили за плотно закрытыми дверьми. В Риме царила подозрительность, и инквизиция радушнее, чем прежде, распахивала двери доносчикам и клеветникам. Приглашение гостям хозяин передавал лично, чтобы не дать никакому посланцу возможности оклеветать господина или госпожу, и для этого нередко требовался пароль — например, благочестивая цитата из Священного Писания. Особой популярностью пользовались слова из Ветхого Завета, наподобие этих: "Умножая умножу семя твое, как звезды небесные"[93].

Лоренцо Карафа, переплетчик и кардинал Каны, титулярный архиепископ Бизербы, просекретарь конгрегации обращения язычников Леванта и титуляр Сан Андреа делла Балле, был столь же известен своими празднествами, как Папа — своей суровостью. Он пережил уже пятерых Пап и по поводу каждого нового Pontifex maximus заявлял, что переживет и его.

Что же касается Гислиери, то и теперь, когда он стал Папой, кардинал относился к нему с презрением и говорил: "Хорошо, что Господь наш Иисус явился на землю полторы тысячи лет назад, а не сейчас, иначе Гислиери давно бы отлучил меня от Церкви за мой образ жизни". Получить приглашение кардинала и титулярного архиепископа Карафы было особым удовольствием, а нередко даже началом большой карьеры, поскольку давно ходили слухи, что выгодные должности в курии раздают не за Львиной стеной Ватикана, но в одном из палаццо на Пинции или Квиринале.

Палаццо Карафы, подарок его умершего дядюшки-Папы, был связан колоннадой с церковью ди Санто Спирито, которая имела сомнительную славу из-за толчеи, царившей там раз в год, на праздник Святого Мартина. То, что происходило в церкви, объяснялось не набожностью прихожан, а тем, что в этот день кардинал имел привычку выбрасывать с церковного балкона свои пришедшие в негодность облачения. Затем появлялись жареные свиньи и индюки, а также сочные фрукты, которые сыпались сверху в неф церкви подобно дарам небесным. В заключение, к всеобщему веселью, в означенный праздник кардинал заполнял неф церкви водой.

Ничего удивительного в том, что высоконравственный Папа-доминиканец запретил зрелище в Санто Спирито ex officio, не было, как, впрочем, и в том, что этим приказом пастырь превратил овечек своих во врагов. Невзирая на это, Лоренцо Карафа продолжал устраивать за закрытыми дверями свои куртуазные празднества, среди которых самой большой популярностью пользовались "пурпурные" пиршества. Судя по названию, посещались они, главным образом, пурпуроносцами из курии и обставлены были с великой помпой.

Отклонить приглашение на одно из "пурпурных" пиршеств кардинала было бы не только грешно, но и весьма неумно, а поскольку Леберехт глупости боялся пуще греха, то он не смог отказать Лоренцо Карафе, которому был за многое признателен. Кардинал и титулярный архиепископ настоятельно просил о присутствии Марты, на которую уже во время их первой встречи в доме Карвакки он смотрел похотливым взглядом голодного волка (если не сказать, пожирал глазами).