Книга Мертвая зыбь - Юхан Теорин

— Могу я поинтересоваться: сколько вам лет? — спросил домовладелец.

— Сорок четыре.

— Самый лучший возраст.

— Да, может, и так.

Когда Нильс попытался узнать, когда же он наконец сможет поехать домой на Эланд, Фритьоф ответил ему довольно уклончиво:

— Самая большая ошибка в таком деле — спешка.

Они разговаривали по телефону. Это было три недели назад; связь оказалась не очень хорошая, в трубке трещало.

— Спокойно, Нильс, наберись терпения. Гроб уже в Марнессе, закопан на кладбище, могила травой поросла, твоя мама туда цветы приносит. Она тебя ждет.

— Как она, нормально?

— Ну да, вполне. — Фритьоф сделал паузу и продолжил: — Но она, оказывается, открытки получала, интересные такие. Сначала из Коста-Рики, потом из Мексики, из Голландии. Ты про это ничего не знаешь?

Нильс, конечно, знал. Все эти годы он посылал матери письма и открытки. Но всегда был очень осторожен.

— Я никогда не писал обратного адреса, — сказал он.

— Хорошо. Она была рада, — произнес Фритьоф, — но теперь пошел слушок, что, дескать, Нильс Кант жив. Я не про полицию. Им на сплетни начхать, а вот в Стэнвике поговаривают. Поэтому тебе нельзя торопиться, понимаешь меня?

— Да, но что будет, когда я вернусь домой на Эланд?

— Ну да, конечно, что будет, — пробормотал Фритьоф совершенно безразличным тоном. — Что будет? Ты вернешься домой к матери. Но сначала мы с тобой пойдем за кладом, не правда ли?

— Мы уже об этом говорили: если я вернусь домой, то покажу клад.

— Хорошо, нам только надо дождаться подходящего случая, — сказал Фритьоф.

— И когда это будет?

Но Фритьоф уже повесил трубку.

Фритьоф Андерссон, которого наверняка звали как-то по-другому, повесил трубку, потому что счел, что разговор окончен. У Нильса появилось такое ощущение, что и он сам для Фритьофа уже законченное дело, завершенный проект. Он покойник и похоронен на Марнесском кладбище.

— Плата вносится заранее, — сообщил домовладелец.

— Нормально, — ответил Нильс, — я могу заплатить прямо сейчас.

— О расторжении договора надо предупреждать за месяц.

— Договорились.

Нет, Нильс не покойник, он собирается домой. И этот мужик, который называет себя Фритьофом, здорово ошибается, если думает по-другому.

29

Автобус катил в Марнесс. Йерлоф сидел у окна и размышлял. Он немного задремал на отрезке между Боргхольмом и Чёпингсвиком, но проснулся, когда они поехали через пустошь, и теперь думал.

Побывав у Мартина Мальма, ему удалось выяснить намного больше, чем он рассчитывал. Но с другой стороны, что именно? Сплошные догадки и гипотезы, которые он никогда не сможет доказать. В общем-то ничего неожиданного он не узнал. Но теперь по крайней мере он хоть в чем-то был уверен.

Что ж, можно просто попытаться жить дальше, как будто ничего не произошло. Он будет собирать модели парусников, ездить к Йону на кофе, читать некрологи в газете и смотреть, как за стенами Марнесского приюта наступает зима.

Но выкинуть все из головы и забыть — слишком трудно. Было над чем поразмыслить.

Он опять достал юбилейную книгу компании Мальма, которая теперь заметно обтрепалась по краям. Йерлоф открыл ее на странице с фотографией на пристани в Рамнебю и в очередной раз посмотрел на снимок Мартина Мальма и Августа Канта, стоящих рядом перед группой рабочих с мрачными лицами.

Он думал о том, что ему рассказала Анн-Бритт Мальм. Вовсе не Август Кант, а, оказывается, Вера дала Мартину деньги на его первое океанское судно. Другими словами, это означало, что Вера заплатила Мальму за возвращение Нильса.

Но если, предположим. Август Кант не хотел иметь ничего общего со своим племянником или, может, даже считал, что тому лучше навсегда остаться в Южной Америке, тогда что же означала эта фотография? Свидетельство если не дружбы, то по крайней мере какой-то договоренности и взаимопонимания между Мартином Мальмом и Августом. Рука Канта на плече Мартина…

А действительно ли это рука Августа? Йерлоф пригляделся. Большой палец был не с той стороны. Так не может быть.

Он пристально вглядывался в фотографию до тех пор, пока у него не заболели глаза и ее черно-белые контуры не начали расплываться. Тогда он пошарил в портфеле, достал очки для чтения, водрузил их на нос и посмотрел снова. Они не очень помогли; Йерлоф снял очки и, держа их как увеличительное стекло, приблизил к фотографии. Бледные лица работников стали больше, но рассыпались на черно-белые точки.

Йерлоф поводил очками над снимком, рассматривая руку на плече Мальма. Вот она: дружески лежит себе у шеи судовладельца. Но теперь Йерлоф ясно увидел, что-то, что должно быть правой рукой Августа Канта, на самом деле было левой рукой. Так чья же это рука? Кто за ней?..

Йерлоф посмотрел на улыбающиеся лица на фотографии. И тут он наконец увидел, должно быть, то самое, что сумел разглядеть Эрнст.

— Чтоб меня распяли, — сказал он. Поминать всуе крест Христа было очень старым проклятием. Очень давно, наверное, лет семьдесят назад, мама услышала эти слова от Йерлофа и строго-настрого запретила это повторять. Он и не делал этого, а сейчас не удержался.

Для пущей уверенности он достал свой блокнот, перелистал несколько страниц, нашел список имен, которые он записал в музее в Рамнебю, и перечитал.

— Чтоб меня… — снова ругнулся Йерлоф.

Несколько секунд ему казалось, что он просто сошел с ума. Ничего себе открытие. Потом он оторвался от блокнота, поглядел вокруг и напомнил себе, что на самом деле ничего особенного не произошло. Он в автобусе и возвращается в Марнесс. Но туда они еще не приехали. Они находились где-то южнее Стэнвика, и как раз в тот момент, когда он посмотрел в окно, автобус миновал табличку с надписью: «Кемпинг, 2 км».

Автобус скоро будет в Стэнвике. Йерлоф просто обязан рассказать Йону о своем открытии. Он быстро поискал красную кнопку остановки по требованию и нажал.

Когда автобус медленно начал притормаживать у остановки в сотне метров от поворота к Стэнвику, Йерлоф положил юбилейную книгу и очки обратно в портфель и поднялся. Его ноги дрожали.

Средняя дверь с шипением открылась, Йерлоф спустился по ступенькам и вышел из автобуса на холод и ветер. Шёгрен снова дал о себе знать, но умеренно. Терпеть было можно.

Дверь у него за спиной закрылась, и автобус поехал дальше. Йерлоф оказался один на автобусной остановке. По-прежнему лил дождь. Раньше здесь был деревянный навес со скамеечкой, где можно спрятаться от дождя, пока сидишь и ждешь автобуса. Но сейчас — ничего.

Глуховатый звук автобусного мотора затих вдали. Йерлоф огляделся: вокруг — ни души. Он застегнул верхнюю пуговицу пальто и посмотрел на желтую табличку указателя у поворота на Стэнвик.