Книга Уход Толстого. Как это было - Виталий Борисович Ремизов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Л. Н. Толстой на смертном одре. 8 ноября 1910 г. Астапово. Фотография Т. М. Морозова
7 ноября.
Раннее утро.
6 часов 5 минут
«Через окно в предрассветном сумраке я увидал Илью Львовича и довольно большую кучку народа, толпящуюся у дома, в ожидании вестей.
Я открыл форточку и сказал:
— Скончался.
Все сняли шапки. Было 6 часов 5 минут утра.
Я вернулся в комнату Л. Н.
Мы внесли туда другую кровать, перенесли на нее Л. H., подложили клеенку. Дмитрий Васильевич и Душан Петрович стали обмывать Л. Н. Потом мы его одели. Надели на него его серую блузу. Пояса не могли отыскать. Позже его нашли, но уже надевать не стали. Мне отдали его на память.
Одевши Л. H., мы перенесли его снова на ту кровать, на которой он скончался.
Пока мы еще его одевали, Софья Андреевна, начавшая как-то вдруг говорить громко (мы все еще говорили шепотом), стала собирать вещи и сказала:
— Надо собрать все, а то толстовцы живо все растащат!
Она стала искать ложку, которой Л. Н. всегда ел, и, долго не находя ее, волновалась.
Она сказала при этом мне:
— Вы не думайте, Александр Борисович, что я ищу ее потому, что она серебряная. Ведь это ложка Льва Толстого!..
Немного погодя мы с Иваном Ивановичем пошли к себе. Там собрались все друзья. Добрые Устиновы устроили чай, который мы, измученные, с жадностью стали пить.
Александра Львовна собиралась с утренним поездом (часов в 10) ехать в Ясную. Мы решили ехать с нею.
Я пошел снова к Л. Н.
Там кровать уже была убрана еловыми ветками и откуда-то взявшимися цветами.
На станции я встретил управляющего Рязанско-Уральской железной дорогой, Матреницкого, который спросил меня, может ли он войти поклониться телу Л. Н. В домике я увидал Софью Андреевну и спросил ее об этом.
Комната, в которой умер Л. Н. Толстой. Станция Лев Толстой (Астапово). 2010. Фотография В. Б. Ремизова
Вечер. Музей Л. Н. Толстого на станции Лев Толстой (Астапово). 2010. Фотография В. Б. Ремизова
Получив ее согласие, я пошел за Матреницким. Когда я ввел его, я был поражен Софьей Андреевной, перед тем убиравшей вещи…
Мне стало так тяжело, что я поспешил уйти.
К домику стали стекаться многочисленные обитатели поселка. Установилась очередь.
Пора было собираться в путь. Мы наскоро уложились. Поезд приближался.
Я зашел еще раз поклониться телу Л. Н. Домик был полон народу.
Л. Н. лежал с прекрасным просветленным лицом — весь в зелени и цветах.
Мы сели в вагон. С этим же поездом приехал в Астапово тульский архиерей с запоздалой миссией — обратить Л. Н. в лоно церкви.
Нас поехало восемь человек: Александра Львовна, Варвара Михайловна, Владимир Григорьевич, А. П. Сергеенко, Д. В. Никитин, Г. М. Беркенгейм, Иван Иванович и я.
Только в вагоне мы почувствовали, до какой степени мы все измучены. В особенно подавленном состоянии был Г. М. Беркенгейм, которого мучила, как idee fixe, мысль, не было ли ошибкой то, что Л. Н. дали морфию…»[298].
Из «Очерков былого» Сергея Львовича Толстого
«Весь день 7/20 ноября прошел в хлопотах и суете. Около восьми часов мы открыли двери озолинского домика, и народ потек поклониться праху Льва Толстого. Это были железнодорожные рабочие и служащие, окрестные крестьяне, корреспонденты газет и друзья Толстого, приехавшие из Москвы. Перебывало несколько тысяч человек. Моя мать почти весь день сидела у изголовья покойного. Мне было мучительно смотреть на ее нервно подергивающееся лицо и трясущуюся голову. Каково ей было сознавать, что она дала повод к уходу отца, не видала его во время его болезни и простилась с ним только тогда, когда он был уже в бессознательном состоянии.
Студент-медик пятого курса Н. А. Дунаев впрыснул формалин в тело покойного. Формовщик Агафьин и скульптор Меркуров, приехавшие из Москвы, сняли маску с его лица, художник Пастернак и другие зарисовали его, фотографы сделали несколько снимков, кто-то обвел на стене карандашом тень лица покойного, даваемую лампой.
Я получил письмо от профессора Д. Н. Анучина с просьбой разрешить вскрытие черепа покойного. Посоветовавшись со своими семейными, я ответил отказом, зная отрицательное отношение отца к этому научному приему.
Утром следующего дня 8/21 ноября мы, четыре брата: я, Илья, Андрей и Михаил, вынесли гроб из дома Озолина. Нас сменили другие, и гроб был перенесен в товарный вагон.
Кинематографические и фотографические аппараты усиленно работали.
Товарный вагон был украшен еловыми ветками и снопами, повешенными на стенах крест-накрест; в вагон внесены были венки, один из живых цветов — от служащих Рязано-Уральской железной дороги. Посреди вагона был поставлен помост, обтянутый черной материей. На этот помост и был поставлен дубовый гроб, заключенный в металлический ящик.
На запасном пути Астаповской станции стоял вагон первого класса, предоставленный управлением железной дороги семье Толстого. В нем с 3 ноября помещались моя мать, сестра Татьяна, братья Илья, Андрей и Михаил, фельдшерица Терская и еще кое-кто. Перешел и я туда же. Этот вагон, вагон с гробом, вагон с двадцатью пятью корреспондентами и вагон управляющего железной дорогой Матренинского были прицеплены к экстренному поезду, и 8 ноября в час пятнадцать минут дня мы выехали из Астапова по направлению к Данкову, Волову и Горбачеву.
Похоронная процессия около дома И. И. Озолина в Астапове. 8 ноября 1910 г. Фотография А. И. Савельева
Похоронная процессия около дома И. И. Озолина. Астапово. 8 ноября 1910 г.
Гроб с телом Л. Н. Толстого несут его сыновья М. Л. Толстой (слева) и С. Л Толстой (1-й план), И. Л. Толстой (слева) и А. Л. Толстой (3-й план). Астапово. 8 ноября 1910 г. Фотография С. Г. Смирнова
Похоронная процессия у траурного поезда на станции Астапово. 8 ноября 1910 г. Фотография С. Г. Смирнова
Траурный поезд, в котором повезут гроб с телом Л. Н. Толстого в Ясную Поляну 8 ноября 1910 г. Станция Астапово Рязано-Уральской ж/д. Фотография С. Г. Овчинникова
Телеграмма в газету „Русские ведомости“ на смерть Л. Н. Толстого студентов медицинского факультета Казанского университета. 7 ноября 1910 г.
Могила Л. Н. Толстого
В Данкове исправник не допустил публику на вокзал и запретил возлагать венки. Этот исправник в голодную зиму 1891/1892 года был становым приставом в Епифанском уезде, где отец в то время устраивал столовые для голодающих.
В Горбачеве
