Книга Московские повести - Лев Эммануилович Разгон

боялся его, считал естественным. Еще какой-нибудь год назад он бы считал, что делает все, чего от него требуют его убеждения и характер. Сейчас ему всего этого было мало, так мало! Штернберг ничем не показывал, как тяготится он пассивной ролью, отведенной ему в партии комитетом... Пока что он действительно ограничивался скромной ролью «кладовщика», как он иногда в сердцах говорил Варваре Яковлевой.

Обсерватория и вправду была идеальной «кладовой» для московских большевиков. В стеллажах среди многих тысяч негативов незаметно укладывалась литература, партийные документы, в подвалах, в надежных тайниках хранилось оружие, оставшееся от дружинников; обсерватория была перевалочным пунктом не только партийной литературы, но и партийной переписки. Московская обсерватория переписывалась со многими зарубежными обсерваториями и научными институтами. Ежедневно почта приносила пакеты и конверты, обклеенные разноцветными марками государств Европы и Америки. А так как содержимое их — эти длинные столбцы цифр и расчетов — было понятно наблюдателям обсерватории на Никольском, а не наблюдателям в Гнездниковском, где находилось московское охранное отделение, то очень удобно было пересылать через обсерваторию документы, написанные партийным шифром... Штернберг эту работу наладил со всей астрономической точностью и скрупулезностью.

Но всего этого ему было мало. Просто мало.

Слушая рассказы Яковлевых о выступлении Ленина в Москве перед активом организации, о платформе большевиков перед съездом, о том, что готовится городская партийная конференция, Штернберг иногда не выдерживал и невесело спрашивал:

— А что же делать пассивным партийцам? И неужели Ленин учит вас тому, чтобы в партии были пассивные члены? Насколько я знаю из партийной литературы, именно в том вопросе Ленин и разошелся с Мартовым...

— Да будет вам, Павел Карлович! — весело отвечал ему Николай. — Дай бог побольше иметь таких пассивных членов партии, как вы. Ну что же делать, если ваша работа связана с необходимостью тщательной конспирации? Ведь вы находитесь в самом глубоком и надежном подполье — среди звезд...

— Хватит вам, Коля, острить...

— Ей-богу! И не мне же вам рассказывать о том, что передышка может окончиться в любой момент. Как только правительство очухается, оно начнет закручивать винт... А тогда ваша деятельность для партии станет незаменимой. Нет, нет, не к лицу вам, Павел Карлович, разводить слезливое уныние. И мы уже решили, что при слиянии московских партийных групп мы вас меньшевикам не откроем. Сидите в большевистском подполье. Сидите и помалкивайте. Вот так!

Однажды Николай Яковлев встретил Штернберга с почтительно-веселой физиономией.

— О, как вы вовремя, господин профессор! Попрошу вас присесть, уважаемый Павел Карлович. Мне предстоит удовольствие поговорить с вами, мой многоуважаемый учитель.

— Благодарю вас, любезный Николай Николаевич, — ответил ему в тон Штернберг, — мне всегда небезынтересно послушать, о чем может поведать старому и отсталому человеку такой передовой и сознательный студент, как вы.

— Значит, так, дорогой учитель! Как вы думаете, чем сейчас занимается студент физмата Яковлев?

— Ну, очевидно...

— И ничегошеньки подобного! Занимаюсь я изучением преимущества «парабеллума» перед «смит-вессоном», а также проблемой использования патронов от американских карабинов «ремингтон» в других типах оружия. А кроме того, поручено некоторым аполитичным лицам, почтеннейшим профессорам, некие довольно опасные и противозаконные деяния, кои по своду законов Российской империи подлежат...

— Да ладно, Колечка! Хватит вам изгаляться передо мною. Давайте рассказывайте всерьез!

— Вы знаете, что такое рокадные дороги?

— Кто из нас профессор и кто студент, черт возьми! И кто из нас больший специалист по геодезии и картографии?! Насколько мне известно, рокадные дороги строятся с таким расчетом, чтобы войска двигались по ним к основной стратегической магистрали...

— Ну, прямо хоть пятерку ставь вам, Павел Карлович! Так вот, нам с вами поручено эти рокадные дороги создавать!

— А если без военно-поэтических метафор, молодой человек!

— А если без, то Московский комитет решил создать военно-техническое бюро. Оно займется глубоко законспирированной подготовкой к будущему восстанию. Чтобы, как вы об этом горячо говорили, будущее восстание было не бунтом, не мятежом, а настоящей и организованной войной. Мне и другим товарищам поручено заниматься сбором, сортировкой и сохранением оружия. К этому делу вы прямого отношения иметь не должны. А от вас требуется дело гораздо более деликатное, так сказать, научного свойства, почти чисто профессорское. Надо подготовить военно-тактическую карту Москвы. Чтобы она дала нам представление о сильных и слабых сторонах противника, о его расположении, о наилучших путях наступления и отступления. Понимаете, Павел Карлович, это дело деликатное и опасное, нам очень не хочется рисковать вами — я это говорю не из личных и понятных вам чувств, а из партийных соображений. Но никто, кроме вас, этим заняться не может.

Рокадные дороги! Хорошо, он готов работать на любых дорогах, любых тропинках, ведущих к цели! Штернберг возвращался домой весь полный тем новым, что ему предстояло. Он-то больше Николая понимал всю сложность задачи. И ее сложность состояла не только в самом деле, но и в необходимости соблюсти абсолютную секретность. Абсолютная секретность, часто говорил сам Штернберг, это тогда, когда секрет знает только один человек... А тут к очень важному секрету предстояло привлечь не одного, а десяток, а то и больше людей. И не только членов партии, а совсем молодых людей, своих же студентов.

Суровая внешность и экзаменаторская строгость не отпугивали студентов от Штернберга. Они любили в своем учителе простоту и непосредственность, умение делать самую черную работу — копать землю, класть кирпичи, — веселье, с которым он это делал. На теодолитных съемках, на гравиметрических полевых работах Штернберг был первым, кто разбивал палатку, разводил костер, с хохотом спасался от внезапно начавшегося ливня. И они любили, когда во время отдыха или вынужденного перерыва Штернберг начинал свои «астрономические рассказы», как он их называл. Впрочем, ничего небесного и даже астрономического не было в них. Штернберг присматривался к этим молодым людям, отыскивая в них качества, какими, по его убеждению, должен располагать настоящий ученый. И прежде всего — бесконечное терпение, неисправимый оптимизм, способность не теряться от неудач. Он любил рассказывать новичкам историю их профессора, директора Московской обсерватории.

— Ах, чего не бывает в нашем астрономическом деле, господа! Вы же хорошо знаете нашего директора, Витольда Карловича. Это пример настоящего большого ученого, для которого, кроме науки, ничего на свете не существует! Таким он стал не сейчас, таким он был в молодости, еще начинающим астрономом.

Так вот, в декабре 1874 года предстояло весьма и весьма редкое явление — прохождение Венеры по диску Солнца. Для астрономов такое событие — событие необыкновенное, к которому готовятся