Книга Навсегда, до конца. Повесть об Андрее Бубнове - Валентин Петрович Ерашов

у нас недавно резали язык, что, не будучи от природы жестока, она для такого бездельника, каков Х., нрав свой переменять не намерена, однако советует ему впредь быть осторожнее». Это — о Екатерине. А это вот: «Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую — подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству... Талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму...» Это — об Американских Штатах в журнальной рецензии, но как не увидеть тут и Россию тогдашнюю... Дерзок был Александр Сергеевич, дерзок, того ему и не простили. Сам же он говорил: «Никакая власть, никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда». А «снаряд типографический» смело он использовал... За то и поплатился жизнью...

Раздвинув штору, Бубнов отворил фортку. Влетело несколько мягких, нехолодных снежинок. В хорошее время угадало родиться — в начале весны. В день святого Андрея. «Мужественный это значит», — втолковывал папенька, у него было пристрастие к похвальбе всем, что принадлежит ему, а дети, полагал Сергей Ефремович, тоже нечто вроде личной его собственности. Папеньку недавно схоронили, был старый старичок, но с норовом прежним. Как-то, несколько лет назад, устроил его на отдых в цековский санаторий. Первым делом отец наркома просвещения повесил на стенки своей палаты иконы. И сколько его сын уговаривал, сколько просил — ни в какую. Вот был папенька — с характером...

Из фортки дуло, снежинки влетали, падали, растворялись в тепле. Хотел поймать в ладонь — не поймал. Снова сел к столу. Всякий знает по себе: в детстве день рождения — только радость, только предвкушение веселья, подарков, суеты, ласки, родительской покладистости; в юности — осознание того, что повзрослел на год, приближаешься к чему-то большому, настоящему, неизведанному, такому, чего не было у тебя, не было ни у одного человека за всю историю и не будет, не будет ни у кого... А когда стареешь, когда... В общем, так: прожито много, очень много, и осталось гораздо меньше, но мысли о смерти не то чтобы гнал, а просто не приходили; точнее же — приходили, но равнодушные, безразличные, лишь одного желал: не болеть бы, а разом чтоб, чтоб не мучиться и не мучить ближних... А пятьдесят — это не старость, это не такой уж плохой, если прикинуть, возраст: много сделано, много передумано, многое впереди... Хоть и не на ярмарку, а с ярмарки, говорится, но сколько-то еще отведено в будущем...

Было половина шестого. Часов с девяти начнутся звонки — телефонные и в дверь, почтальона. Первой наверняка позвонит Надежда Константиновна, — тоже спит мало, но слишком рано беспокоить не станет, даже и срочные дела старается попридержать, удивительной чуткости и деликатности она человек, Надежда Константиновна Крупская, с ней, заместителем по наркомпросу, работать — одно удовольствие... Позвонит Валера Куйбышев, астматически подышит в трубку, скажет что-нибудь веселое, на это мастак. Петя Постышев, Федор Самойлов, Маша Бешенковская, Рабиновичи позвонят... И Клим, и Семен Буденный — те наверняка станут звонить по одному аппарату, рвать друг у друга трубку. А не позвонят... Не позвонят тоже многие. Миша Фрунзе. Семен Балашов, Дунаев Евлампий. Отец. И Коля Щорс не позвонит. И батька Боженко. Многие друзья не позвонят, потому что их — нет.

Доставят поздравительный адрес от Мейерхольда Всеволода Эмильевича — непременно что-нибудь смешное, разрисованное в кубистском стиле. Мейерхольд прибегает в наркомат чуть не каждый божий день, тянет на Триумфальную, где строят для него театральное здание. «Андрей Сергеевич, вы же понимаете, вы же должны понять наконец, что новое искусство требует и нового антуража и немыслимо, вы понимаете, невозможно играть на старинной площадке революционные спектакли, а?» Бегает по кабинету, потирает руки, садится, вскакивает, шевелюра дымится — ребенок сущий, как и все художники впрочем.

Особым ключом Бубнов отпер ящик письменного стола. Всюду, где он работал, был образцовейший, до педантизма, порядок, порою тягостный и окружающим, и ему самому. Но этот ящик запирался особым ключом не ради порядка. Там хранилось самое дорогое...

3

Анкеты, черновики автобиографии, мандаты партийных съездов и конференций, удостоверения члена ЦК, ЦИК, высших органов Украины, оставленный на память партийный билет старого образца — разрешили старым большевикам при обмене сохранить у себя, — грамоты, фотокопии ленинских записок и телеграмм, фотографии самых близких, письма, тоже от самых близких, — все это было аккуратнейше разложено по коленкоровым папкам с наклейками, проделано саморучно, — такой уж он был педант. «Не своим делом занимаешься, начальник Политуправления РККА, — подшучивала Ольга. — Тебе надо бы Центроархивом командовать». — «Надо будет — и там покомандую, — отвечал он всерьез, — я всегда готов, как юный пионер, куда партия поставит — там и буду и постараюсь не осрамиться».

Ноябрь 1917‑го. Его, комиссара железных дорог республики, направили на Юг, там он принял участие в борьбе против белогвардейского генерала Каледина. Телеграммы в Совнарком: идут схватки с юнкерами в Нахичевани, в Ростове. Всего сутки понадобились на разгром, возглавлявший юнкеров генерал Потоцкий и его штаб арестованы. Подпись: Бубнов.

«Тов. Бубнов читал нам заявление, поданное в ЦК цекистами, считающими себя очень левыми...» Это — Ленин, VII экстренный съезд, дебаты о войне и мире. Был, был грех, выступил тогда против Ленина, да и не просто выступил, а, по существу, был в составе «левой оппозиции». Оказались в меньшинстве, съезд принял ленинскую резолюцию о Брестском мире. Но споры спорами, оппозиция оппозицией, а никаких наказаний. Сразу послали на Украину, на самый ответственный участок. Член украинского советского правительства, затем руководил в составе «девятки» повстанческим движением, возглавлял тамошний Центральный военно-революционный комитет, находился в подполье, после освобождения от петлюровцев Киева встал во главе Исполкома городского Совета... Член ЦК партии Украины, член РВС армии, ударной группы, группы войск...

«29.V.1919 г. Шифром. Киев Совнаркомукр... для Иоффе. Прочтите эту телеграмму Раковскому, Межлауку, Ворошилову, Пятакову, Бубнову, Квирингу и другим виднейшим работникам... Абсолютно неизбежна гибель всей революции без быстрой победы в Донбассе, для чего необходимо... работать революционно, поднять все и вся, следить лично за каждой воинской частью, за каждым шагом работы, все, все отложить в сторону, кроме Донбасса, на одну винтовку ставить трех солдат... Ленин».

«5.VI.1919 г. Шифром. Харьков... для Бубнова. Благодарю за подробные вести и за энергию, но надо довести дело до конца. Не полагайтесь ни на кого и оставайтесь лично, пока не будут подвезены до места назначения вполне готовые части или пока не будут влиты в фронтовые части. Ленин».

«Екатеринослав Аверину, копия Бубнову. Надо налечь изо всех сил на мобилизацию рабочих... Телеграфируйте срочно, какие меры приняли, сообщайте фактические результаты. Ленин».

Начало 1920‑го. Снова Москва, Главное управление текстильных предприятий, член бюро МК (ранее, на VIII съезде, был избран кандидатом в члены Центрального Комитета партии). И снова оплошал —