Книга Хоккенхаймская ведьма - Борис Вячеславович Конофальский

она сама?

– Не могу знать, – мрачно буркнул кучер.

– Шкуру спущу, – обещал ротмистр.

– Да не знаю я, велено мне было ехать на север, а она с телегами еще куда-то подалась, сундуки повезла.

– Куда она их повезла? – Брюнхвальд тронул коня, и тот едва не наехал на кучера.

И тут на дороге появился верховой, он еще издали стал махать рукой и орать что-то.

– Кто это там? – не мог разобрать ротмистр.

– Так это человек кавалера, – сказал один из солдат, смахивая лопухом кровь с алебарды.

Теперь Брюнхвальд и сам признал Сыча. Тот подлетел и, не слезая с лошади, орал:

– Ротмистр, скорее, уйдет чертова ведьма.

– Где она? – кричал Брюнхвальд.

– На большой пирс сундуки повезла, уплыть думает.

Сыч, ротмистр, солдаты конные и пятеро в карете спешно поехали на пирс, но малость опоздали.

– Вон она, – орал Сыч, указывая на богатую женщину в пышном платье синего атласа, что стояла на палубе корабля и смотрела, как на набережную въезжает ее карета. – Ушла, ушла, ведьмища, Господи, кавалер с меня голову снимет.

– Хватит орать, – сказал ему Брюнхвальд, слезая с коня, и пошел, разминая ноги, к четырехвесельному баркасу с мужиком, что перебирал тут же сети.

Не спрашивая у того разрешения, полез в лодку и сказал мужику:

– Эй ты, догонишь ту баржу, получишь талер.

– А гребцы у вас есть? – спросил мужик, кидая сети на землю. – А то я один.

– Поехали, – крикнул Брюнхвальд, и солдаты полезли в баркас.

Один остался с лошадьми и каретой. Сыч подобрал со дна баркаса длинный, крепкий багор, побежал на нос лодки, стал орать уходящей барже и грозить кулаком:

– Эй вы, стойте, парус не ставь, говорю, догоню – замордую.

Но мужики на барже поднимали парус, хоть и косились на него.

– Замордую, – свирепел Сыч.

– Эй вы, стойте, – к нему подошел и Брюнхвальд, – стойте, а то хуже будет.

Но баржа, подняв небольшой парус, все быстрее на попутном ветре уходила по течению.

– Давай, ребята, навались, – командовал хозяин лодки и понимал, что гребцы из солдат так себе, – только вместе. И раз, и раз…

И баркас ускорился, но шел вовсе не за баржей, а поперек реки.

– Эй ты, – орал на мужика Сыч, – ты куда плывешь? Нам за ними.

– Не волнуйтесь, господин, – отвечал тот, – не уйдут, сейчас на быстрину выйдем и вмиг догоним, и парус им не поможет.

Брюнхвальд только погрозил ему пальцем, смотри, мол.

Вскоре баркас и вправду попал в быструю речную струю, солдаты приноровились к веслам, и они полетели. Кормчий на барже тоже повернул к быстрине, да куда там, пока она развернется. Баркас быстро догонял баржу и был все ближе и ближе, идя к ней наперерез из середины реки.

И видя это, две молодые бабы в хорошей одежде стали отпирать сундуки и кидать в воду что-то сверкающее на утреннем солнце.

– Чего они там? – щурился Брюнхвальд, стоя на носу баркаса сразу за Сычом.

– Деньги, – тот повернул к ротмистру изумленное лицо, – деньги в реку кидают.

– Деньги, – удивился ротмистр не меньше, чем Фриц Ламме, и, повернувшись к солдатам, крикнул: – Навались, ребята, навались!

А молодухи только и нагибались к сундукам, летели в реку и меховые шубы, и подсвечники из серебра, и посуда дорогая.

А вот Рутт, бабища злобная, не кидала ничего, стала на борт баржи, на самый край, носки над водой, взялась за веревку и неотрывно смотрела на приближающийся баркас. И шептала что-то сквозь зубы.

Но ни Сыча, ни Брюнхвальда не пугала, Сыч с недавних пор боялся господина своего больше, чем всех ведьм, вместе взятых, а ротмистр давно уже вообще слово «страх» позабыл.

Десять метров до баржи, восемь, пять, и вот Фриц Ламме уже багром за борт ее цепляет, тянет к себе и первый на борт лезет. Бабенки последние вещи кинуть не успели, бьет их Сыч на ходу, а сам к ведьме спешит, схватить ее. Чуть не дотянулся, рука уже почти юбок коснулась, да та крикнула яростно:

– Будьте вы прокляты, – и плашмя рухнула в воду.

– Ах ты ж, вот крыса, – орал Сыч раздосадованно и прыгнул бы, да плавать не умел. Смотрел, свесившись с борта.

Так бы и потонула Рябая Рутт, да слишком много на ней материй было. Платье атласное, да рубаха под ним, да юбки нижние. Вынырнула она как пробка из воды и плыла рядом с баржей, руками слегка перебирая, ждала, когда тряпье воды наберет. А Сыч с Брюнхвальдом с борта на нее смотрели, пока их мужик с баркаса не подвинул. Тот пришел и багром за юбку ведьму подтянул, сказал:

– А ну, подсобите, а то она в борт упирается.

На помощь ему пришли солдаты, цепляли бабу багром. Та орала благим матом, шипела, вырваться пыталась, да мужик-лодочник юбку крепко намотал и тянул наверх, пока солдаты не схватили ее за ногу и волосы и за одежду не втащили ее на палубу.

Уж как радовался Сыч, так и не передать, стал над Рябой Рутт и начал бить ее по мордасам кулаком, так мужиков не всех бьют. И бьет, и бьет, и приговаривает:

– Под монастырь подвести меня думала, а не вышло. Уже отдам тебя экселенцу, уж он тебя не помилует. Шибко ты нужна ему.

Ведьма молчала, терпела, сдалась, сидела на палубе в лужах воды, растрепанная и мокрая, и ничего не говорила. Сыч повалил ее на доски избитым лицом вниз, достал с пояса свою веревку, с которой не расставался, и стал ей руки крутить. Сам улыбался, счастлив был. Бабенки, что с ведьмой плыли, сидели у борта – выли от ужаса.

А солдаты Брюнхвальда собирали те деньги с палубы, что не долетали до борта. И блюдо серебряное нашли, и хороший отрез бархата. Все несли своему ротмистру, а баржа уже плыла к берегу.

Глава 32

Плитка на полу в ратуше была великолепной, сразу видно, делали большие мастера, а заказчики не скупились. Удивительные узоры, гладкость стекла – как по такой ходить грязными сапогами? А на стенах гобелены тончайшей работы и неимоверной цены с мельчайшими деталями, на них сражения и охота. И мебель полированная, везде резьба, даже большие стулья кажутся невесомыми, настолько они ажурны. И зала огромна, и окна. Да, богат город Хоккенхайм.

За столами, на стульях, сидят двадцать членов городского совета.

За ними стояли городские нобили, человек сто. Все поголовно в мехах, в золотых цепях, кружева из-под колетов по горлу торчат по последней моде, дорогие перья на беретах. Лица сумрачны, ничего хорошего не обещают.