Книга Одержимость - Рамона Стюарт

показавшемся ему особенно ярким по контрасту с прежней теменью, картины на стене проступили особенно отчетливо. С того места, где он стоял, Малкольму была хорошо видна интересовавшая его картина — третья по счету, справа от камина. Через секунду он в изумлении протер ладонью глаза, а затем, объятый диким страхом, принялся всматриваться в изображенные на ней детали.

В самом центре картины находилось большое пятно неровной формы — это был холст, ровный и коричневатый, словно только что натянутый на раму. Остальные детали картины сохранились в своем неизменном виде: то же самое кресло, угол камина, веревка, но… фигура судьи исчезла.

Объятый ужасом, Малкольм медленно повернулся, и тут же его стала бить отчаянная дрожь, как будто его внутренности сотрясал невидимый, мощный мотор. Ему показалось, что все силы покинули его, он был не в состоянии совершить хоть какое-то движение, даже самое пустяковое действие, хотя бы мыслительное. Он мог лишь видеть и слышать.

Там, в большом дубовом кресле с высокой спинкой, сидел судья, облаченный в свою пурпурную мантию с горностаями, и зловеще буравил его своим мстительным взором; торжествующая улыбка искажала его жесткий рот, когда он поднял обеими руками свою черную шапочку. Ту самую черную шапочку, которую судьи всегда надевали перед оглашением смертного приговора! Малкольм почувствовал, как кровь отхлынула у него от сердца, как подчас бывает в минуты долгого и тревожного ожидания. В ушах его раскатисто гудели колокола. Помимо этих звуков, к нему прорывались из-за окна лишь грохот и завывание бури; а сквозь вой стихии смутно и не вполне отчетливо до него стали доноситься удары башенных часов на рыночной площади. Несколько мгновений, показавшихся ему вечностью, он стоял, как статуя, широко раскрыв глаза и почти не способный дышать. Когда часы ударили в первый раз, торжествующая улыбка на лице судьи расползлась еще шире, а при последнем ударе, символизирующем наступление полночи, он опустил шапочку себе на голову.

Медленными, рассчитанными движениями судья поднялся из кресла и, наклонившись, взял с пола кусок веревки от набатного колокола, затем пропустил ее сквозь сжатую ладонь, явно наслаждаясь ощущением прикосновения к этому тугому жгуту. После этого он принялся манипулировать с одним из концов веревки, явно завязывая узел. Тщательно затянув его, он опустил веревку, ногой проверил узел на прочность, удовлетворенно осклабился и стал продевать в него другой конец веревки, чтобы в итоге получилась скользящая петля. После всех этих приготовлений он двинулся с веревкой в руке вдоль противоположной от Малкольма стороны стола, не сводя с молодого человека своего напряженного взгляда, пока не обошел вокруг и не остановился перед дверью.

Малкольм понял, что он оказался в ловушке и стал лихорадочно соображать, что же ему делать дальше. Взгляд судьи словно завораживал его, он неотрывно смотрел ему прямо в глаза. Он видел, как судья приближается к нему, по-прежнему находясь между ним и дверью. Теперь он уже чуть приподнял петлю, словно желая накинуть ее на шею Малкольма.

Ценой неимоверных усилий молодой человек дернулся в сторону и тут же увидел, как веревка шлепнулась об пол, ударившись совсем рядом с его телом. Судья подтянул к себе веревку, поправил петлю и вновь попытался накинуть ее на молодого человека, ни на мгновение не сводя с него своего жестокого, мстительного взгляда. Но всякий раз студенту тем или иным образом удавалось уклониться от гибельной петли. Вся эта процедура продолжалась, как показалось Малкольму, бессчетное число раз: судья, определенно не терявший надежды на успех и не огорчавшийся от неудач, продолжал играть с ним, как кошка с мышью.

В порыве охватившего его отчаяния Малкольм резко огляделся — лампа по-прежнему горела, и в комнате было довольно светло. В многочисленных щелях, отверстиях нор и прочих дырах рядом с полом он разглядел поблескивавшие крысиные глазки; это осознание чьего-то присутствия вызвало у него проблеск едва ли не блаженного чувства. Он поднял взгляд и обнаружил, что верхняя часть веревки набатного колокола вся усеяна телами крыс, которые покрывали собою буквально каждый ее дюйм, а тем временем беспрестанно продолжали подползать все новые и новые грызуны, проникая туда через маленькое круглое отверстие в потолке. Животные все больше раскачивали веревку, и вскоре до Малкольма донесся первый удар колокола.

Молодой человек понял, что это было первое прикосновение языка колокола к его массивной бронзовой тверди. Звук оказался совсем слабый, едва различимый, но колокол лишь начинал раскачиваться, так что можно было ожидать, что с каждой новой секундой он зазвонит громче.

Услышав этот звук, судья, по-прежнему неотрывно смотревший на Малкольма, чуть поднял взгляд, и лицо его исказила гримаса дьявольского, жестокого гнева. Его глаза полыхали как горящие угли; он резко топнул ногой, издав при этом такой грохот, от которого, казалось, затрясся весь дом. Когда он в очередной раз поднял веревку, где-то высоко над головой небо расколол удар грома, и крысы продолжали безудержно скользить по верхней части колокольного каната, словно пытались открутить время назад. На сей раз вместо того, чтобы кинуть петлю, судья еще больше приблизился к своей жертве, с каждым шагом все более ослабляя узел. Когда он оказался совсем близко от Малкольма, тот почувствовал, что в самом факте присутствия судьи было что-то парализующее, а потому стоял совершенно неподвижно, словно бесчувственный труп.

Он ощутил, как ледяные пальцы судьи прикоснулись к его горлу и стали прилаживать веревку. Петля стала затягиваться. Затем судья, обхватив окаменевшее тело студента, поволок его за собой, поставил обеими ногами на дубовое кресло, протянул руку вверх и ухватился за раскачивающийся конец веревки, соединенной с языком колокола. При этом движении крысы, повизгивая, бросились врассыпную и вскоре исчезли через отверстие в потолке. Держа одной рукой конец веревки, накинутой на шею Малкольма, он подтянул его к свисавшему с потолка концу, связал оба в тугой узел, после чего толчком ноги резко отпихнул кресло в сторону.

Когда на крыше дома судьи зазвонил набатный колокол, люди сразу же стали собираться на площади. Со всех сторон несли фонари и даже факелы, после чего молчаливая толпа двинулась к дому. Пришедшие громко забарабанили в дверь, но из дома не доносилось ни звука. Тогда они взломали дверь и гурьбой поспешили в просторную гостиную. Впереди всех бежал доктор.

В петле, завязанной на конце веревки большого набатного колокола, висело тело студента, а на лице судьи на картине продолжала зловеще растягиваться надменная улыбка.

Брэм Стокер

Тайна золотой поросли

Едва разнеслась весть о решении Маргарет Деландр поселиться в принадлежавшем роду Брентов