Книга Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной - Мохандас Карамчанд Ганди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Об общем образовании и выработке характера мы еще поговорим в последующих главах.
В предыдущей главе я показал, как мы попытались дать детям духовное воспитание, а также профессиональное образование на ферме Толстого. Хотя я не был вполне удовлетворен этим, можно сказать, что мы успешно справились с поставленной задачей.
Дать общее образование оказалось труднее. У меня не было ни ресурсов, ни необходимой литературы. Более того, мне постоянно не хватало времени. Физический труд очень утомлял меня к концу дня, и часто мне приходилось проводить уроки в тот момент, когда я больше всего нуждался в отдыхе. Вместо того чтобы прийти в класс бодрым, я с трудом не позволял себе уснуть. Утром я работал на ферме и хлопотал по хозяйству, а потому школьные занятия могли начинаться только в середине дня, после обеда. Другого времени для уроков попросту не было.
Было решено проводить по три урока в день. Изучались хинди, тамильский язык, гуджарати и урду, причем обучение приходилось вести на родных языках детей. Преподавался также и английский язык. К тому же индусских гуджаратских детей необходимо было хотя бы немного познакомить с санскритом. И, конечно, всем ученикам нужно было дать общие представления об истории, географии и арифметике.
Я попытался преподавать тамильский язык и урду. Некоторые познания в тамильском языке я приобрел во время путешествий и в тюрьме, но мне также очень помог прекрасный учебник Поупа, дальше которого я не продвинулся. Письменный урду я немного усвоил за время одного из морских путешествий, а устно мне приходилось ограничиваться знакомыми персидскими и арабскими словами, услышанными мной от друзей-мусульман. Все мое знание санскрита сводилось к тому, чему я научился в средней школе, и даже мой уровень гуджарати не превосходил обычного школьного.
Вот и весь капитал, с которым мне пришлось приступить к занятиям. По бедности подготовки мои коллеги превзошли меня. Впрочем, любовь к языкам родной страны, уверенность в своих педагогических способностях, невежество учеников, а также их великодушие помогли мне.
Наши мальчики-тамилы родились уже в Южной Африке, поэтому плохо знали родной язык, а писать не могли и вовсе. Пришлось преподать им письмо и основы грамматики, что оказалось довольно легко. Ученики знали, что превосходят меня в разговорном тамильском языке, и потому становились моими переводчиками, когда ко мне приходили не знавшие по-английски тамилы. Я радостно справлялся со своими обязанностями, потому что никогда не пытался скрыть от учеников свое невежество. Я всегда был с ними искренним. Вот почему, оставаясь невежественным в языках, я все равно заслужил их любовь и уважение. Немного легче было обучать урду мальчиков-мусульман. Они знали письмо, а мне оставалось только заинтересовать их чтением и поработать над их почерками.
Бо́льшая часть детей были неграмотными и невоспитанными. Во время работы я понял, что в общем-то мало чему могу научить их. Я лишь мог бороться с их ленью и следить за занятиями. Так как с этим я неплохо справлялся, я объединил изучавших разные предметы детей различных возрастов в одной комнате.
В учебниках, о которых столько говорят, я никогда не нуждался. Кажется, мы не пользовались даже теми из них, которые имелись в нашем распоряжении. Я не считал нужным перегружать своих школьников пособиями. Я всегда думал, что настоящий учебник для ученика — это его преподаватель. У меня в памяти осталось очень мало из того, чему учителя научили меня по книгам, но я и сейчас живо помню вещи, которым они научили меня независимо от учебников.
Дети воспринимают гораздо больше материала и с меньшим трудом на слух, чем зрительно. С моими учениками мы едва ли прочитали какой-то учебник от корки до корки. Но я смог передать им своими словами все, что почерпнул из различной литературы, и, смею надеяться, они и сейчас помнят это. Они с трудом запоминали прочитанное в учебниках, но все, о чем я рассказывал им, могли с легкостью затем повторить. Чтение было для них скучной обязанностью, а мои истории — удовольствием, если только я не ошибался и не выбирал неинтересную для них тему. А по тем вопросам, которые они задавали мне потом, я мог понять, насколько они сообразительны.
Еще труднее было дать мальчикам духовное воспитание. В нем я практически не опирался на религиозные тексты. Разумеется, я полагал, что каждый ученик должен понять основы своей религии и иметь общее представление о памятниках религиозной литературы, а потому, насколько был способен, поделился с детьми этими знаниями. Но я все же считал это частью общего интеллектуального воспитания. Задолго до того, как я взялся за обучение детей на ферме Толстого, я осознал, что духовное воспитание — отдельный предмет. Развитие души — это, прежде всего, выработка характера и поощрение способности каждого человека стремиться к познанию Бога и самопознанию. Мне показалось, что это и есть самое важное в обучении молодых людей, все же прочее обучение без духовной культуры становится бесполезным и даже вредным.
Некоторые ошибочно считают, что самопознание возможно лишь на четвертой ступени жизни, то есть на санньясе (самоотречении). Но мы также понимаем, что те, кто откладывает подготовку к этому бесценному опыту до последней ступени, обретают не самопознание, а попросту старость — второе детство человека, которое становится бременем для всех. Прекрасно помню, что придерживался таких взглядов, преподавая в 1911–1912 годах, хотя, быть может, тогда я высказывал их в несколько других выражениях.
Как же дать другим духовное воспитание? Я просил детей заучивать и повторять наизусть псалмы, читал им отрывки из книг о нравственном воспитании. Но все это не удовлетворяло меня. Познакомившись с детьми ближе, я понял, что не посредством книг можно воспитать свой дух. Как для физических тренировок нужны физические упражнения, а для интеллектуальных — интеллектуальные, так и для духовного развития необходимы упражнения духа. Причем духовные тренировки целиком и полностью зависят от образа жизни и характера наставника. Учитель обязан постоянно следить за своим поведением, и неважно, окружен ли он в данный момент учениками или же нет.
Даже находясь далеко от учеников, наставник может влиять на их дух. Если бы я был лжецом, у меня не получилось бы научить мальчиков искренности. Трусливый учитель никогда не сможет показать ученикам пример отваги, а тот, кому чуждо самоограничение, не сумеет объяснить всю его важность и пользу. Я сделал вывод, что должен превратиться в живое пособие для детей. Вот так они сами стали для меня учителями, и я узнал, что обязан жить добродетельно и честно хотя бы ради них. Уверен, что мои дисциплинированность и сдержанность на ферме Толстого были результатом общения с моими юными подопечными.
Один из них обладал необузданным и диковатым нравом, нередко врал и любил ссориться. Однажды он повел себя крайне буйно. Я растерялся. Не в моих привычках было наказывать учеников, но на сей раз я по-настоящему рассердился. Сначала я постарался урезонить его, но он проявил упрямство и даже попытался переспорить меня. Наконец я взял лежавшую на моем столе линейку и ударил его по руке. Нанося удар, я сам внутренне содрогнулся. Думаю, он заметил это. Для моих учеников это было чем-то совершенно новым и необычным. Мальчик закричал, а потом стал умолять простить его. Кричал он не потому, что удар был болезненным. Если бы он хотел, он мог бы отплатить мне той же монетой: это был крепкого телосложения семнадцатилетний юноша. Нет, он понял мою собственную боль от необходимости прибегнуть к столь грубому наказанию. После этого инцидента он больше ни разу не ослушался меня. Но я все равно сожалею о том, что применил насилие. Боюсь, в тот день я показал ученикам не силу духа, а самую низменную из своих черт.
