Книга Тень разрастается - Антонина Крейн

Из маслянистой корочки Пустоты вылез муравей. Вульгарный. Рыжий. С налитым брюшком и двумя злыми усиками, шарящими в слепой черноте людского организма туда и сюда.

Я не знаю, где на самом деле был этой муравей.

Под воздействием просвечивающего заклинания мы видели его очень ясно, но в реальности… В реальности он, видимо, полз прямо по нутру принца, игнорируя анатомию. Прямо сквозь легкие, ребра, все семь слоев эпидермиса — вот это всё. Муравей полз-полз, слегка хромая на левые ножки, полз, кособоко наглея, пока не выполз на едва видимую под влиянием заклинания шелковую пижаму. Там муравей споро скатился вниз, как по детской горочке, и, оказавшись на полу, быстро выполз за пределы лекарского круга…

Я наступила на него деревянным каблуком сандалии.

— Еще один, — мрачно проконстатировал Анте Давьер.

И да… Из каемочки Пустоты в самом сердце Лиссая лез — боком, неловко, как в слишком узкую дыру — другой муравей.

— Что за ерунда? — ошарашенно пробормотала я.

— Милые друзья, люди продолжают гибнуть. Я ведь впускаю бокки, все по плану? — Дахху занервничал, начал потирать мигом вспотевшие ладони. Вокруг друга вились спиральки невоплотившихся бокки-с-фонарями.

— Да, — сказала я.

— Нет, — сказал Анте.

— Да, — сказала я еще раз, пожестче.

— Нет, — маньяк метнул глазами две хорошеньких и сугубо фигуральных молнии…

— Тинави, господа, у вас точно все в порядке? — забеспокоился Лиссай, неловко переминаясь с одной ноги-спички на другую.

Анте Давьер рывком поднялся с кресла, шагнул к Лиссаю и просунул руку прямо в лекарский контур. Оказавшись внутри тревожно багровевшего кольца, конечность бывшего хранителя стала почти прозрачной… Фаланговые кости маньяка, белые, тонкие, безапеляционно ткнули в почти невидимый, лишь серой акварелью проступавший грудак принца, туда, где сидела, будто на солнышке загорая, Пустота.

Вернее, в ее маслянистую окаемку.

— Вот это, — едва не прошипел Анте, — вот это — портал. Портал в другой мир, даже в другое измерение, мать его четырежды за ногу через все скандальные босховые триптихы… А вы хотите убрать Пустоту, которая затыкает его, как жирная пробка. Такая жирная, что мимо нее пролезают лишь муравьи, и те — хромые. Убери Пустоту — и все, шлюз распахнут, к нам легко влезет что побольше.

Закончив речь, маньяк вытащил руку из лекарского контура. Я проводила глазами очередного муравья, просочившегося в нарисованное серо-белыми красками тело Лиссая.

— Почему вы думаете, что это портал? — я нахмурилась.

— А откуда, по-твоему, эти твари выползают? — резонно возразил маньяк. — Смотри! — и, снова потревожив контур (Дахху уже зубами скрипел, силясь стабилизировать снова и снова грубо прерываемое заклинание), он двумя руками разорвал на почти прозрачном теле Лиссая почти прозрачную пижамку.

Принц дернулся:

— Что вы себе позволяете?!

— Все хорошо, Лиссай, пожалуйста, подождите пару секунд, тут небесные разборки… — на мотив колыбельной забубнила я. Его Высочество умолк. То ли невероятно, невыносимо послушен, то ли я действую на него так же, как он на меня — так, что хочется с восторгом внимать и действовать сообразно приказу.

— Дахху, прерви на секундочку лекарский круг, — попросила я друга.

— Но у нас люди умирают… — шепнул Смеющийся и расцепил пальцы.

Лиссай снова предстал пред нами во плоти, в красках, с порванной пижамкой. Ровно в центре между правым и левым седьмым ребрами холодел рваными краями крохотный полумесяц портала… Из него, бочком, убого, выполз новый муравей.

— Портал, — мрачно повторил Давьер. — Это портал в царство Зверя. Говоришь, Карл с Авеной легко спасли Лиссая? O fallacem hominum spem… — усмехнулся он. — Ты, когда принца в некрополе целовала, Пустоту чуяла?

— Откуда вы знаете про поцелуй? — вспыхнула я.

Как береговой маяк-побратим, полмгновенья спустя вспыхнул и Дахху, единственное мое доверенное лицо в том рассказе.

— Что? Что? Вы к-кокму-то расск-казали? — заволновался Лиссай.

Тут уж я не стала церемониться — пульнула в принца свеженькой унни, чтоб заткнуть его нежные уши и самой лишней раз не позориться. Переборщила… Принц уснул и вдобавок застыл, как истукан. Ладно. Может, оно и к лучшему, потом разбужу.

— Чувствовала или нет? — гаркнул Давьер, нависая надо мной, как злой ворон.

— Не чувствовала… И мы с вами на ты не переходили… — отшатнулась я.

Маньяк лишь в ладоши хлопнул:

— Потому что Пустоты и не было тогда! Не было! Был только портал. Зверь сделал себе лазейку в заложнике, предназначенном для спасения. Троянского коня вам подогнал. Зверь не дурак, будь как Зверь… Но эта межгалактическая опухоль, дурная, тупая, безголовая Пустота вползла в его заготовленный коридорчик и заняла тут почти все место. Никому, кроме муравьев, не протиснуться! Уберем Пустоту — запустим куда более крупных приспешников Зверя. Нам этого не надо. Считай, сама судьба сыграла на руку!

Глаза его блеснули одурелой радостью. Будто он реально думал, что судьба есть. И что она нам так помогла. Дурак Теннет.

— Пустота все равно уже сворачивается, испуганная вашими экспериментами, — пожала плечами я. — Сворачивается и убивает горожан. Успеем разобраться со Зверем. Дахху. Пускай бокки! — к концу фразы мой голос набрал решительности.

— Лучше немного смертей сегодня, чем много — потом! — рявкнул Анте.

Я швырнула унни и в него тоже.

Не знаю, дозволяет ли подобное всемирная субординация, но… Пусть помолчит, жалкий трус.

Или прахов умник.

Глупо — знаю. Но если кого-то можно спасти сейчас — надо спасать сейчас. Потом, как говорится, всякое бывает. Потом всегда есть шанс все переиграть, наткнуться на волшебное решение извне, нарастить — внезапно — мозгов, коих будет достаточно для решения новой проблемы.

Но никогда не стоит верить в принцип «меньшего зла». Нет меньшего зла.

Есть зло. И есть нежелание с ним мириться.

— Запускай бокки, — повторила я Дахху из Дома Смеющихся.

Друг поколебался с полмгновения, но кивнул.

Он тоже знает — спасать надо сейчас. Действовать надо сейчас. Жить — сейчас.

Удаление Пустоты-прародительницы началось.

* * *

Мать-Пустота долго боролась с искрами бокки.

Так долго, что все звуки внешнего мира от меня загородил счетчик в моей голове, запустившийся еще на Плавучем рынке. Счетчик грубо, наспех и чисто умозрительно полагал, что каждые две минуты равносильны смерти одного больного. Следовательно, прикидывал счетчик, в час Пустота высасывает тридцать жертв.

Счетчик, скорее всего, не имел никакого отношения к реальному положению дел. Но арифметика меня всегда успокаивала и дарила утешение. Даже такая безжалостная, как эта, оперирующая чужими смертями, на самом деле непредсказуемыми…