Книга Дети Лавкрафта - Эллен Датлоу

– Это единственная известная мне фотография чего-либо, поднятого на-гора́.

Оружие было наполовину лезвием, наполовину рукоятью, и я никак не мог сообразить, каким образом кто-то мог удобно им орудовать. Рукоять походила на конец бурового сверла: глубоко посаженный фланец, изогнутый вверх и вокруг центрального вала: три раза на протяжении восемнадцати-двадцати дюймов[47], словно бы что-то должно было держать ее в забое в обхват. Лезвие было почти так же необычно: с широкими изгибами и небольшими бороздками, – в целом же орудие выглядело весьма свирепо.

Я перевернул карточку. На обороте карандашом со старомодной витиеватостью было написано: «Извлечено из «Текамсе № 24» 16 июня 1927 г.».

– Можно предположить, что были найдены и какие-то резные фигуры. Статуэтки. Вещицы, какие никто даже не знал, как назвать. Время было идеальным для того, чтобы вынести находки и оставить их у себя: у компании дел по горло, чтобы замириться с местными, разрулить создавшееся положение. Боссы ни о чем другом и знать не желали. Что до наемных головорезов, то вряд ли их любознательность простиралась дальше того, как бы побольше шишку засадить на чью-то башку.

У меня в голове сложился сценарий: жадность, какой выпадает возможность. Основания грубоваты, но если поднажать хорошенько, то в конце концов могли и сойтись.

– Могло ли так быть, что кучка парней возомнила себя кладоискателями, а вовсе не шахтерами?

Макнаб вернул карточку в нишу стола.

– А потом набросились друг на друга? Это подошло бы для той версии, какую предпочитала компания. Только есть и еще один фактор… самый нелепый, но – есть. Был слух, что за два дня до несчастья в забое наткнулись на стену. Я говорю о стене не в обычном горном понимании, природном образовании. Я говорю об искусственной. Выстроенной. С резными рисунками на ней, по ним-то и стало понятно, что это нечто не от природы. Громадная, должно быть, но это, возможно, было преувеличением.

– Как такое возможно? Да быть этого не может.

Макнаб постучал пальцем по уголку фотокарточки:

– Если вы принимаете это, то должны принять во внимание и возможность другого. Я ни на чем не настаиваю. Просто обращаю внимание на тогдашние разговоры, а карточка эта попала ко мне из местной библиотеки имени Карнеги. Ее хранили там целую вечность и никак не могли сообразить, что с нею делать, вот и отдали мне. Моя теория? На что бы эти люди ни наткнулись под землей, они постарались расчистить себе путь к этому или в это, и близко не ведая про то, что творят, как сами считали. Это многое объясняет, если счесть, что выживший, Элвин Барнсли, говорил правду. Обрушение, два взрыва, борьба и рев. – Макнаб хмыкнул, в ухмылке его было больше вызова, нежели веселья. – Если вы способны сложить все это в нечто, имеющее больше смысла, то флаг вам в руки: пробуйте. Очень надеюсь, что вы со мной поделитесь.

Он был прав. Выяснено многое. Если не считать одной, существенной для меня, детали.

– Вы не знаете, Барнсли вернулся и продал выделенную ему землю?

Это все еще волновало меня. Если ему хотелось только денег, то, казалось бы, стоило только «Текамсе» продать участок побыстрее, и с вознаграждением все было бы шито-крыто. Оно прошло бы мимо внимания общественности.

– Не продал, – ответил Макнаб. – Он поселился на этой земле. Очевидно, захотелось попробовать себя в крестьянском хозяйстве.

– Скэб-шахтер поселяется в общине, которая возненавидела бы его. Его что, жажда смерти мучила? Завал его не угробил, так он решил, что местные смогут?

– Крестьянин, возможно, и не подумал бы, что игра стоит свеч. А вот кладоискатель – мог бы. – Макнаб смахнул с себя показное равнодушие, не оставляя никаких сомнений в своем презрении. – У этого человека достало отчаяния, чтобы пойти в скэбы, и хватало дурости похваляться тем, что было утащено из шахты. Следовательно, у него, возможно, хватило дурости увериться, что будущее его связано с шахтой.

Месяц прошел, как я встречался с Макнабом и рассказал об услышанном от него дома. Для меня это было каким-то концом: не раскрытие, так, по крайности, понимание цепи трагических событий.

Для Джинни, меж тем, это стало началом.

Я по-иному стал смотреть на минувший месяц. На ее позже обычного возвращения домой после занятий. На часы (их стало больше), проведенные ею за компьютером. Другой мужик, глядя на такое, возможно, увидел бы в этом приметы любовной интрижки. Только Джинни была не из тех, кто увиливает. С нее вполне сталось бы откровенно заявить, что я в постели не очень и ей придется подумать о вариантах. И потом, интрижка было бы последнее, на что она излила бы свое горе, свое беспокойство состоянием Кэйти.

– Мне следовало бы поверить ей, – призналась мне Джинни за кухонным столом, где она пила кофе в своем наряде, чтоб жару задать. – С самого начала мне следовало бы поверить ей. – Она прижала ладонь к животу, словно бы даже сейчас чувствовала пинок изнутри. Словно кто просился наружу по ту сторону стенки ее лона. – Они провели вместе девять месяцев в темноте. Если Кэйти говорит, что она знала бы, если бы Дрю на самом деле погиб, значит, у меня должно бы быть больше веры в то, что дочь знает, о чем говорит.

Самой ей тягостно было. Не мне. То, о чем она говорила, никак не могло включать меня. Эти трое были связаны совместно плотью, кровью и водой, к тому же еще, если угодно, и духовно. Даже будучи ее мужем, их отцом, я все равно оставался в стороне. И тяжек был для меня путь познания, что порой лучшее соответствие этим ролям означает: заткнись и слушай.

Джинни толкнула свой телефон через стол ко мне:

– Узнаешь его?

На дисплее светилось фото крупным планом с нечетким фоном, возможно, жилой комнатой. Человек на фото выглядел на несколько лет старше нас, где-то около пятидесяти, или, может, сказывалось плохое житье: редеющие волосы, одутловатые щеки, кривой рот с поджатыми губами. Что-то в нем мне казалось сомнительным. У него был вид, какой я видел на фото, сопровождавших дела, связанные с людьми, кто на годы забивались в какой-нибудь подпол или подвал.

Фотографироваться он совсем не хотел. Уж это-то мне было ясно.

– Нет, – ответил я. – Не узнаю.

– А должен бы. Он большую часть той недели в апреле топтался на улице возле нашего дома. Практически мы соседи. Он живет меньше чем в двух милях отсюда.

– Его фамилия Барнсли?

Джинни кивнула.

– Отто. Он внук. Третье поколение на том же владении. Кто теперь так делает?

Джинни выплеснула кофе, потом обошла стол и прильнула ко мне, обняв за шею своей сильной и нежной рукой.

– Тебе надо поесть чего-нибудь, Тревор, – сказала она, упершись подбородком мне в макушку. – До сих пор я действовала на свой страх и риск, тебя в стороне от этого держала. Но остальное делать в одиночку не собираюсь.