Книга Между степью и небом - Федор Чешко

Стоял.

Озирался, явно не зная, с чего начать; вышаривал взглядом то забившийся под скамеечную доску «главный материал», то прочих назначенных в жертву…

Вот именно прочих, кажется, высмотреть не удавалось – во всяком случае всех и там, где они сидели перед началом заварухи. По крайней мере, Михаил из своего ненадежного укрытия смог разглядеть только ноги, и ног этих оказалось чересчур мало. Да и то… Огромные стоптанные подошвы, почти заслонившие бесформенную тряпичную груду – это, несомненно, был ганс-охранник, несветлая ему память. А кроме него близ задней скамьи виделись лишь еще две пары кирзачей, хозяева которых словно бы отплясывали какой-то вихлявый разухабистый танец.

Мечников не утерпел, рискнул, наконец, выткнуть голову из-под доски… и тут же вдернулся обратно – с искровавленной скулой и лишь чудом не окривев: пуля-то пожалела, а вот щепа, которую эта жалельщица вышибла из соседней скамейки…

Но увидеть, что хотел… верней, чего век бы ему не видеть…

Конечно, Вешка. И проклятая недобитая-недошпаренная Белка. Крутятся, дергаются, то вплотную слипаясь, то откидываясь на всю длину рук, вцепившихся в одну и ту же винтовку… Это как сфотографировалось. Хоть носом в спорыш уткнись, хоть зажмурься – никак не выдавливается из-под век мгновенная добыча бульдожьей хватки зрачков. А в голове пустота, и бьется в ней гулким пустотным эхом идиотское блеянье: «перетягивание каната… нападение на охранника на посту, параграф семь подпункта… какой же бишь там подпункт? Третий? Восьмой? Перетягивание…»

Но не только блеянье барахтается там, в пустоте.

По ним просто боятся стрелять – и гансы, и нападающие боятся попасть в свою… Но нападающие, небось, хрен разбирают, кто тут свои – форма-то… Вешка… умудрилась же так долго с этой тварью… Как та здоровяка Гюнтера вчера швыряла… А Вешка… А ты… ты…

И – опять прикосновение промозглых пакостных щупалец. Нет, не прикосновение. Шевеление. Они давно тут, вкрадчиво копошатся у тебя в черепе, исподтишка подминают, вяжут, лепят из тебя, что хотят… Видать, не лишь взглядом вышаривает свою вздумавшую под шумок забрыкаться добычу тот, которому пули безвредней дождика… А стрельба-то на убыль, на убыль – «максим» вон уже давно захлебнулся… Профессионалы делают любимое дело… А она… А ты как таракашечка забился под… под… словно бы деревяшка спасет от пули! Задурачили тебя, пуганули – и ты по-таракашечьи… хоть под бумажку – абы не на глазах…

Ему показалось, что скамья рухнула под непомерной тяжестью, внезапно обвалившейся откуда-то с неба, будто впрямь таракана углядели-таки под мятым конфетным фантиком, и…

Но нет – это он сам, едва не размозжив себе плечо и едва не сломав доску рванулся из жалкого своего укрытия.

И так же внезапно, так же едва не размозжив, вшиблось в него понимание всего-всего, что он замечал, что мог заметить, чего заметить почти не мог…

…Нападавшие еще до нападения успели разобраться, кто здесь в какой форме (у мелькавших меж яблонями на рукавах пятнилось грязно-белое; небось, исподнее на повязки пустили)… Но у Вешки повязки нет…

…Германцы не просто отстреливаются, они слишком пассивны, они явно ждут чего-то… или опасаются чего-то же, с нападением связанного не впрямую…

…Грузовиковый кузов наверняка выложен изнутри чем-нибудь вроде мешков с песком; кто-то жив, кто-то неслабо возится там, внутри (кузов покачивается, раздраженный провизг рессор даже пальба не может забить)…

А недобог очнулся от ступора. И зашагал – без особой спешки, деловито. Сосредоточенно. К задней театральной скамье. К дерущимся. К Вешке.

Да, он шел развалисто и неспешно, а Мечников отчаянно несся, прыгал, падал через скамьи (наверное, эти прыжки-падения спасли ему жизнь)… Но к девушкам сверхчеловек успел раньше. Именно в тот момент успел, когда Белка, хрипя сквозь съехавшие на рот бинты, изловчилась-таки, пнула свою врагиню под колено, стряхнула ее руки с винтовки, размахнулась прикладом – не по-воински, по-рабочекрестьянски, чуть не до собственной левой ягодицы…

Приклад уже рушился на голову присевшей от пинка Вешки, когда недобог сходу ткнул озверелую девку пальцем в затылок. Тычок на вид был совершеннейше безобиден, но Белку немилосердно мотнуло, трехлинейка лишь вскользь чиркнула о Вешкину голову… хватило и этого – свалилась Вешка, даже не вскрикнула. А девка уронила винтовку и тоже свалилась…

И только тут наконец-то подоспел Михаил, но удалось ему лишь грянуться о недобогову спину в уже бесполезной, опоздавшей попытке дотянуться, подставиться под удар, метивший в солнечную пушистую голову… Опоздал, всего на миг опоздал Мечников с сумасшедшим своим прыжком. И отлетел, будто от стены, ляпнулся на траву…

А герр сверхчеловек подшагнул к Вешке, встал над ней, растопыривая пятерни, сверкнул на Михаила очками:

– Лежать! А то…

Рванувшийся было вскакивать лейтенант Мечников так и замер в нелеповатой позе. Он даже порадовался мельком этой возможности ничего не сделать, потому что совершенно не представлял, что же именно нужно делать теперь.

Бросаться на герра доктора глупо (это тебе не Волк, этому любые удары, кажется, тьху)… Встать под пули, исполнить угрозу, сдохнуть? А Вешку этому на отместку оставить? Она ведь жива, Вешка, без чувств, но жива – гимнастерка на груди то морщинится, то натягивается… Подловил, подловил-таки, сволочь сверхчеловеческая…

А подловил ли? Надо ли сейчас под пули непременно ВСТАВАТЬ? Ты и на карачках цель преотменная. Так почему?..

– Они тебя не видят, – спокойно объяснил недобог. – А теперь и ее… Ну, так – просто не замечают. Но ты пока лежи. Пули – бабьё вздорное; бьют, куда самим взбрендит…

Опять недобог вздумал корчить из себя Белоконя… И как-то уж очень спокойно да многословно заговорил… Убаюкивает? Боится? Ты его, он тебя… Или не тебя?

А герр уж не многословничает. Заткнулся герр. Закаменел. Дико вывернул голову; над вздернутым плечом видно лишь пятно черноты – тень от козырька… и там, в тени этой, ледянеют два плоских солнечных блика, уставленных куда-то поверх тебя…

Это не могло быть отвлекающей уловкой – экс-Белоконь слишком прочно уже держал Михаила на привязи по имени Вешка. И даже сверхчеловеку не удалось бы, наверное, притворяться ТАК.

Михаил тоже извернулся по-немыслимому, пытаясь высмотреть причину сверхчеловеческого остолбенения. Но вокруг ничто вроде бы не изменилось. Разве лишь пулемет…

Возня в кузове трехтонки закончилась. "Максим" переволокли к борту, и теперь пулеметчик в упор лупил по штабелю, ни на миг не отпуская гашетки.

Футляры да ящики расхлестывались щепой, какими-то клочьями; сыпалась из них, раскатывалась по траве мелкая и крупная всячина… Не долго оставалось жить штабелю и засевшим за ним эсэсовцам, очень не долго. Так странно ли, что и они, засевшие, и все их сотоварищи били теперь только по злосчастной трехтонке?

Странно.

Потому что и круглый идиот уже бы сообразил: пулеметчик отлично защищен от пуль. И не только от них.