Книга Пан Володыевский - Генрик Сенкевич

Все это было ново, увлекательно, походило на опасную таинственную экспедицию. Басина душа ликовала, а сердце преисполнилось благодарности к мужу — за то, что позволил ей отправиться в неведомые края, и к Азье — за то, что он так умело их вел. Теперь только поняла Бася, что такое солдатские походы, о трудностях которых наслышана была от военных, что такое крутые, головокружительные дороги. Безудержное веселье охватило ее. Она, конечно же, пересела бы на скакуна, но очень уж хотелось болтать с Эвкой, пугать ее. Когда передние отряды исчезли из глаз в извилистых теснинах и начали перекликаться дикими голосами, которые гулким эхом отдавались в зарослях, Баська, оборотясь к Эве, хватала ее за руки:

— Ого! Разбойники, а может, и орда!

Но Эва при одной мысли о молодом Тугай-беевиче тотчас успокаивалась.

— Его и разбойники, и орда чтят и боятся! — ответила она.

А чуть погодя приникла к Басиному уху:

— Пускай в Белгород, в Крым пускай, только бы с ним!..

Луна высоко уже взмыла в небо, когда они миновали горы. И там, внизу, словно на дне глубочайшей пропасти, увидели россыпь огней.

— Могилев у наших ног, — раздался голос за спинами женщин.

Бася обернулась; позади саней стоял Азья.

— Город на дне оврага лежит? — спросила Бася.

— Да. Горы полностью заслоняют его от холодных ветров, — сказал он, склоняясь над ними обеими. — Заметьте, сударыни, тут и климат совсем иной: тепло, затишно. И весна сюда дней на десять раньше приходит, нежели по ту сторону гор, и деревья раньше листвою покрываются. Вон видите, сереет что-то на склонах — это виноград, пока еще под снегом.

Снег лежал повсюду, однако тут и в самом деле было теплей и тише.

По мере того как они медленно спускались вниз, огней прибывало.

— Славный город и довольно обширный, — заметила Эва.

— Оттого, что татары во время крестьянского мятежа его не сожгли — тут казацкое войско зимовало, а ляхов почти и не было.

— А кто в нем живет?

— Татары. У них здесь минаретик свой деревянный, ведь в Речи Посполитой всякий волен свою веру исповедовать. Еще валахи тут живут, армяне и греки.

— Греков я как-то в Каменце видела, — сказала Бася. — Они, торгуя, повсюду проникают, хотя живут довольно далеко отсюда.

— Поставлен город тоже необычно, — сказал Азья. — Сюда множество людей приходит торговать. Вон то поселение на отшибе, что мы издали видели, зовется Сербы.

— Въезжаем, — сказала Бася.

Они въехали в город. Странный запах кожи и кислоты шибанул их. То был запах сафьяна, выделкой которого занимались, по сути дела, все жители Могилева, армяне в особенности. Азья верно говорил — город отличался своеобразием. У домов, построенных на азиатский манер, окна были забраны густой деревянной решеткой и зачастую вовсе не выходили на улицу, зато со дворов взвивался кверху сноп огней. Улицы были немощеные, хотя камня в окрестностях хватало. Кое-где высились странной формы строения с решетчатыми, прозрачными стенами. То были сушильни, где свежий виноград превращался в изюм. Запах сафьяна царил в городе повсюду.

Пан Гоженский, главный над пехотою, предупрежденный черемисами о прибытии супруги хрептевского коменданта, выехал верхом ей навстречу. Это был человек уже немолодой, косноязычный и шепелявый — лицо его прошила янычарская пуля. Когда он, непрестанно заикаясь, завел речь о звезде, «коя взошла на небеса могилевские», Бася чуть не прыснула. Но принял он ее весьма гостеприимно. В фортеции ожидал их ужин и на редкость удобный ночлег: свежие и чистые пуховые постели, взятые в секвестр у богатых армян. Гоженский, заикаясь, поведал им за ужином, поздним уже вечером, вещи столь интересные, что их стоило послушать.

По его словам, неспокойным каким-то ветром повеяло вдруг из степей. Пронесся слух, будто мощный чамбул крымской орды, стоявший у Дороша, внезапно двинулся к Гайсыну и к северу от него; к чамбулу присоединилось несколько тысяч казацких конников. Кроме того, невесть откуда пришло много иных тревожных слухов, однако Гоженский не слишком в них верил.

— Зима на дворе, — сказал он, — а с той поры как господь бог сотворил этот край, татары исключительно весной начинают шевелиться, поскольку обозов у них нет и фураж для лошадей они с собою брать не могут. Мы хорошо знаем: турков только мороз на дворе держит, так что с первой травою жди гостей, но чтобы зимой — никогда в это не поверю.

Бася долго терпеливо ждала, пока Гоженский все выскажет, а он заикался и двигал губами, словно что-то беспрерывно жевал.

— А как же вы, сударь, разумеете продвижение орды к Гайсыну? — наконец спросила она.

— А так разумею, что там, где стояли орды, лошади почитай всю траву из-под снега выгребли, вот и хотят они в другом месте кош заложить. И того не исключаю, что орда, близ Дорошева войска расположившись, не в ладах с ним — это дело обычное… И союзники они, и воюют вместе, но стоит солдатам ихним рядом оказаться — что на пастбище, что на базаре, — и готово дело, драка.

— Это верно, — подтвердил Азья.

— И вот еще что, — продолжал Гоженский, — вести эти не directe «Прямо; непосредственно (лат.).» от наездников пришли, а от мужиков, да и здешние татары вдруг заговорили об этом. Три дня тому пан Якубович языков из степи привез, они вести эти подтвердили; вот вся конница враз и выступила.

— Выходит, вы, сударь, с одною пехотой тут остались? — спросил Азья.

— Не приведи господь! Сорок человек! Едва хватает для охраны крепости; кабы одни лишь могилевские татары поднялись, и то не знаю, как бы я справился.

— Но они-то хотя бы не поднимутся? — спросила Бася.

— Да нет, ни к чему им. Большинство постоянно в Речи Посполитой живет с женами да с детьми — это наши люди. Ну, а чужие — те торговать сюда прибыли, не воевать. Народ мирный.

— Я вашей милости пятьдесят своих всадников оставлю, — сказал Азья.

— Награди вас бог! Очень вы мне этим удружите, будет кого к нашей коннице за вестями посылать. А и вправду можете оставить?

— Могу. В Рашков прибудут отряды ротмистров, которые некогда к султану перешли, а нынче пожелали вернуться на службу Речи Посполитой. Крычинский, тот несомненно придет с тремястами коней; может статься, и Адурович, остальные подойдут позднее. Гетман велел мне над всеми ними принять командование — к весне, глядишь, целая дивизия соберется.

Гоженский поклонился Азье. Знал он его давно, да не слишком ценил как человека сомнительного происхождения. Теперь, однако, он знал, что Азья сын Тугай-бея, весть эту принес первый караван, в котором нвирак ехал; и Гоженский чтил теперь молодого татарина и за то, что в нем течет кровь великого, хотя и враждебного воителя, и как офицера, коему гетман доверил столь важное дело.

Азья вышел, чтобы отдать распоряжения, вызвал к себе сотника Давида и сказал ему так: