Книга Нарциссы для Анны - Звева Казати Модиньяни

— Ладно, — коротко отрезал мужчина, взмахнув рукой, чтобы показать, что насилие к делу не относится. — Вы жена Немезио Мильковича?

— Да, — спокойно ответила она.

— Вам известно, что ваш муж во Франции?

— Да, я знаю это.

— Где именно?

— В Париже.

— В Париже. А у кого?

— Это мне неизвестно.

— Значит, он вам никогда не писал?

— Один раз.

— Каков был обратный адрес?

— До востребования. Двенадцатый округ Парижа.

— Ага. А перед отъездом он вам ничего не сказал?

— Ничего.

— Вы жили в Модене?

— Да.

— И естественно, сблизились с людьми, друзьями вашего мужа. Товарищами вашего мужа, — уточнил он.

— С очень немногими.

— Вы получали письма из Парижа?

— Одно.

— Только одно письмо?

— И больше ничего, — подтвердила Мария, чувствуя, что спокойствие, которое не покидало ее до сих пор, понемногу уходит. — С ним случилось что-нибудь? — с беспокойством спросила она.

Чиновник только и ждал этого, чтобы ввести в оборот классическую фразу из своего репертуара:

— Здесь вопросы задаю я, — заявил он с видимым удовольствием. — А вы, — сменил он тон, намекая на ее заметную беременность, — в каких отношениях вы с вашим мужем?

— Не понимаю. — Мария покраснела от негодования.

Зазвонил телефон, чиновник дал ему прозвонить пару раз, небрежным жестом сорвал трубку и поднес ее к уху.

— Алло! — гаркнул он и тут же побледнел, раскаявшись в своем вызывающем тоне. — Да, ваше превосходительство, — сказал он через несколько секунд. — Нет, ваше превосходительство. — Во время пауз его маленькие тусклые глазки бегали в попытках осознать, какую же выбрать линию поведения, и начинали посматривать на Марию с явным уважением. — Она здесь, передо мной, ваше превосходительство. — Но что за чушь ему сказали эти олухи из ОВРА: конечно, не прислуга. — Слушаюсь, ваше превосходительство!

Чиновник осторожно положил трубку на аппарат. Он сразу забыл про свои болезни и попытался привести в порядок свой затрапезный серый костюм; нервно пригладил рукой редкие на почти голом черепе волосы.

— Очевидно, — начал он, поднимаясь, — мои люди, как говорится, перестарались, синьора. — Он счел за благо приветливо улыбнуться, но только ухудшил дело: уродливый стальной мост поддерживал у него во рту то немногое, что осталось от зубов.

— Похоже, они у вас плохо воспитаны, — поправила его Мария, ощутив за всем этим сильную руку Чезаре Больдрани, направлявшую того, кого чиновник безлично называл «ваше превосходительство».

— Естественно, я приму меры, — пообещал чиновник, пытаясь спасти свое лицо, хотя, будь на то его воля, он засадил бы ее в тюрьму. Эти бунтари, связанные с верхами, опаснее всех прочих.

— Я могу идти? — спросила Мария.

— Ваш… — сконфузился он, но тут же исправился. — За вами скоро приедут. Нужно уладить некоторые формальности. — Он ходил вокруг нее, виляя хвостом, как комнатная собачонка.

Чезаре Больдрани появился через пять минут, и сотрудник тайной полиции рассыпался перед ним в извинениях. Но Больдрани даже не взглянул на него. Он сразу подошел к Марии и взял ее за руки.

— Ничего не случилось, — сказал он. — Поезжай домой. Вернее, не домой, а прямо в Караваджо. На улице ждет Пациенца, он сам отвезет тебя. Ты должна успокоиться и отдохнуть. А мне нужно утрясти кое-какие формальности.

— Я спокойна, — сказала она, улыбаясь. Этот властный и уверенный человек, перед которым открывались все двери и склонялись все головы, был для нее прообразом будущего того ребенка, которого она носит под сердцем. Да, он будет Больдрани; и судьба улыбнется ему.

— Они с тобой плохо обошлись? — поинтересовался Пациенца, пока вез на своей «изотте фраскини» в Караваджо.

— Нет, — ответила она. — Я бы этого не сказала. Они были невежливы, это да, и спесивы. Но почему они забрали меня?

— Они подозревали тебя в политических связях с твоим мужем.

— Они приняли меня за прислугу, — нахмурилась она.

— Да нет, — солгал он. — Они так со всеми поступают.

Шикарный лимузин подкатил к вилле.

— Какими судьбами? — весело спросила Аузония, открывая Марии дверцу. И, не давая ей раскрыть рта, продолжала: — Дай-ка я на тебя посмотрю. Ага, располнела. Когда же появится малыш?

— Через месяц, — сказала Мария, — может, дней через двадцать.

— Ты хорошо сделала, что приехала сюда, — одобрила та. — Надолго останешься?

— На несколько дней, я думаю. Это мы еще не решили. — Светило солнце, и воздух был полон весенних красок и ароматов.

— Ты не устала? — в своей заботливости Аузония была готова внести ее в дом на руках.

— Нет, хочу немного пройтись. — Мария пошла по усыпанной гравием дорожке, забыв про Пациенцу.

— Я вернусь в город, — предупредил ее адвокат.

— Ой, извини, Миммо, — сказала она, остановившись. — Мой эгоизм непростителен. Я думаю только о себе.

— Кажется, этим грешат все женщины на сносях. Как видишь, я тоже в этом немного разбираюсь. — Ему бы понравилась такая жена, как эта, гордая своим материнством.

— Ты не останешься с нами? — спросила Мария.

— У меня дела в Милане. Мне очень жаль. И потом, сегодня вечером я должен ехать в Рим.

— Едешь за границу, — пошутила она.

— К сожалению. — Он любил Рим, но ненавидел министерства, по которым вынужден был там скитаться.

Когда машина Пациенцы исчезла в глубине аллеи, Мария переоделась, разобрала вещи в своей синей комнате и обошла вместе с Аузонией дом. Потом направилась прямиком на лужайку нарциссов, которую Романо разбил по поручению хозяина с большим искусством. Ее красивое платье нежным голубым пятном словно светилось на этом душистом желто-зеленом море, которое ласкал теплый апрельский ветерок.

Такой и увидел ее Чезаре, возвращаясь из города. Мария кинулась ему навстречу. Она была счастлива, как никогда, и вся светилась под этим утренним солнцем на лугу из нарциссов, с ветром в распущенных волосах. Она была счастлива подарить сына этому человеку — теперь у нее не было больше сомнений: ребенок, который должен вот-вот родиться, был именно от Чезаре.

Задыхаясь, она бросилась ему на грудь.

— Я рада, что ты здесь. — Она тяжело дышала, прижимаясь к нему, но было что-то необычное в нем, какой-то странный холодок. Она хотела прильнуть к нему, но натолкнулась на абсолютное равнодушие.

— В чем дело? — спросила она тревожно.