Книга Экзамен. Дивертисмент - Хулио Кортасар

ГЕНЕРАЛУ

Нечистые руки кисточки без щетиныдети лицом вниз щетки зубные

Зона где царствует крысазнамен великое множествогимнови тебе сукин ты сынна грудь медаль

Ты труп прогнивший

Мне показалось, что сквозь потрескивание, мерцающее в черной ночи телефонной линии, до меня донесся жалобный вздох, почти стон Сусаны.

– Инсекто, приезжай! – взмолилась она. – Приезжай скорее! Ренато… Я тебя умоляю, ради Бога – приезжай. Он заперся в студии, чтобы работать, а я… я боюсь…

– Вихили у вас? – спросил я, незаслуженно жестоко бросая на стол томик Болчина.

– Да, но он выпроводил их из студии. Их, и меня, и даже Тибо-Пьяццини.

– Приеду, ты только подожди немного… И еще, Сусана, мне нужен телефон Нарцисса.

Сказав это, я почувствовал: по спине у меня ледяной струйкой стекает пот.

– Сейчас, не вешай трубку, – неожиданно для меня согласилась Сусана.

Пока она искала номер, я взял в руки Болчина и искренне попросил у него прощения. Наконец Сусана продиктовала мне телефон Нарцисса и, что было еще лучше, – его адрес. Оказывается, Ренато записал его координаты в записную книжку, которая лежала в спальне, на столике у ночника. Я поклялся, что постараюсь приехать как можно быстрее.

Это был дом на улице Свободы. Нарцисс жил на седьмом этаже; вход в лифт украшали две большие вазы, в самом лифте висело огромное, во всю стену кабины, зеркало. Я невольно поправил галстук. Сам не знаю почему, но этот дежурный жест придал мне уверенности в своих силах. Когда мне открыли, дверной проем оказался плотно перегорожен коренастым Нарциссом. За его спиной пространство было скрыто едва подсвеченным полумраком, оттуда же доносилась музыка Тейлора.

– Привет, – без особого восторга поздоровался Нарцисс. – Не ожидал.

– Я тоже. – Ответив, я уже не чувствовал себя столь уверенно. – Поговорить надо. Звонить не стал, потому что решил, что, когда бы я представился, вас не стали бы звать к телефону.

– Да нет, я тут один живу и трубку бы взял сам.

– Могли бы приспособить для этого Эуфемию, – сказал я, прекрасно отдавая себе отчет в том, что поступаю неправильно: нельзя было ввязываться в драку, не контролируя себя, с закипевшей во мне злостью.

Нарцисс же любезно улыбнулся и предложил войти. Проходя по коридору, ведущему в гостиную, я услышал, как он мне ответил:

– Ах, ну да, Эуфемия. Нет, я ее для другого приберегаю.

Салон для гостей оказался просторным и был обставлен настолько безвкусно, что я, обведя его взглядом, даже немного умилился. Я не стал садиться в кресло, предложенное мне Нарциссом, и отверг саму мысль о том, чтобы выпить рюмку виски. Стараясь говорить как можно убедительнее, я заявил:

– Значит, так: хватит кривляться. Перейдем к делу. Во всей этой истории я – не самое главное действующее лицо, но даже я уже сыт по горло Эуфемией, картиной и домом на улице Гутенберга. Я пришел сказать, что ни на грош не верю в эти ваши привидения.

– Не оскорбляйте их, – буркнул Нарцисс, в эту минуту невероятно похожий на Сидни Гринстрита. – Вызываемые духи – это мои уважаемые гости.

– А в особенности я недоволен тем балаганом, который вы развели вокруг меча. Какой вам смысл в том, чтобы Вихили возомнили бог знает что, а Ренато стал окончательным неврастеником? Я не желаю даже обсуждать с вами все это. Я желаю лишь высказать вам все, что думаю о вас, и предоставить вам возможность самому все замять, пока – без скандала, по-тихому.

– Но она-то ни за что на это не согласится, – пристально глядя мне в глаза, пожаловался Нарцисс. – Я-то ее знаю. Она на это ни за что не пойдет.

– Я, кажется, начал с того, что заявил вам: я не принимаю всерьез всю эту клоунаду. Если вы чревовещатель или мастер охмурять людей, размахивая руками над столом в полумраке, то я…

– Нет-нет, ни в коем случае, – весьма убедительно запротестовал Нарцисс. – Ей ведь все это тоже не нравится, я вызываю ее в темноте только потому, что такова традиция, следовать которой – дело профессиональной чести. А любой приличный дух, да будет вам известно, предпочтет явиться днем, при нормальном освещении. Разве вы не видите ее сами? Она вон там, за вашей спиной, на диване.

Я обернулся несколько быстрее, чем того требовало чувство собственного достоинства. Диван был старым, глубоким, с красной плотной обивкой. Эуфемия сидела с краю, откинувшись на спинку. В руках она держала что-то вроде вязания, может быть – какое-то кружево. Кое-где в этом сгустке поблескивали серебром неподвижные иглы или спицы. Страха я не почувствовал, скорее – желание разрушить, уничтожить возникшее ощущение собственного раздвоения, а кроме того – растоптать Нарцисса, но в то же время не убирать щита дряблой, но живой плоти, прикрывавшей меня от призрака на диване.

– У нее в руках ваш клубок, – любезно пояснил Нарцисс. – Он очень запутан, в нем множество узелков. Вы таскаете его с собой и пытаетесь распутать сии хитросплетения. Дело это нелегкое и продвигается очень медленно.

– Это…

– Да, это Эуфемия. Надеюсь, вы понимаете, что после всего того, что вы о ней наговорили, она не может вам симпатизировать. Но вы только не бойтесь. Инсекто, вы… Да, вы, несомненно, принадлежите к компании из «Живи как умеешь», но это к делу не относится.

Я чуть отступил назад, чтобы, с одной стороны, не выпускать из поля зрения профиль Эуфемии, а с другой – получше видеть Нарцисса. Вблизи этот говорящий, жарко дышащий колобок становился невыносим. Дверь была за его спиной. Путь к отступлению отрезан, но я – не боясь того, что это может показаться бравадой, – вовсе не собирался бежать с поля боя.

– «Живи как умеешь», – раздался в комнате какой-то попугайский голос. – «Живи как умеешь».

– Ну вот, она начала! – прошептал Нарцисс, мрачно-заговорщически подмигивая мне. – Спрашивайте ее, о чем хотите, но не смотрите на нее слишком пристально. Она у меня девушка робкая и совершенно неопасная, если, конечно, найти к ней подход.

Мне едва удалось удержать себя от того, чтобы не швырнуть в Эуфемию подушку с кресла и таким образом раскрыть обман. Кто она: любовница, служанка, сообщница? Кто угодно, вот только… когда я вошел в комнату – этот диван… И голос, тот же голос, что звучал из-за плеча Марты.

– У нее меч, – проскрипел голос. – Она наносит удар, теперь не наносит. Потом, все потом. Сейчас не бьет, а теперь – бьет. Сейчас, потом. Сейчас нет. Потом.

Клубок был единственным предметом, который все это время двигался, двигался, двигался, даже ее пальцы – и те пребывали в полной неподвижности, красивые, тонкие пальцы. То, что я принял поначалу за блеск спиц, оказалось сверканием множества колец и браслетов на руках Эуфемии.

– Между прочим, – обратился ко мне Нарцисс, колыхнувшись при этом всем телом, – я до сих пор не знаю, что именно побудило вас нанести мне столь дружественный визит.