Книга Время расставания - Тереза Ревэй

Камилла прижала к губам дрожащие пальцы. Потрясенная, она с трудом сдерживала рыдания, хотя ее глаза оставались сухими.

— Будьте так любезны, позаботьтесь о моей дочери — она вот-вот упадет в обморок, — попросила Валентина появившуюся на пороге Сару, которая принесла тазик с теплой водой.

Мадам Фонтеруа смочила в воде полотенце и очень осторожно положила его на лоб Александра. Сара приобняла Камиллу за плечи и увлекла ее в кухню.

Камилла не могла как следует вдохнуть. В ушах у нее шумело, перед глазами плыли темные пятна. Видя, что девушка сейчас потеряет сознание или ее стошнит, Сара схватила бумажную выкройку, свернула ее кульком и поднесла ко рту Камиллы.

— Дышите, мадемуазель… Дышите!

Наконец-то Камилла смогла вдохнуть и тут же залилась слезами. Сара крепко обняла юную особу.

— Ну-ну, мадемуазель… Все наладится… Вы очень впечатлительны. Поплачьте, и вам станет лучше. Он вернулся к нам, месье Александр. И это чудо… Доктор обещал, что он поправится…

Камилла вытерла глаза салфеткой, лежащей на столе. Сара плеснула в стакан какой-то настойки.

— Выпейте! Самое лучшее лекарство от нервов, которое я знаю.

С робкой улыбкой Камилла подчинилась. Крепкий напиток заставил ее закашляться.

— Пожалуй, я тоже выпью стаканчик, — сказала подошедшая Валентина и села напротив дочери.

Она взяла стакан, который ей протянула Сара, и залпом опустошила его. Затем она сунула руку в карман своей шерстяной кофты и достала оттуда зажигалку и пачку сигарет.

— Пусть Бог благословит Одиль! Благодаря ей мы никогда не останемся без сигарет. Тебе лучше? — спросила Валентина у дочери.

Камилла кивнула. Почему рядом с матерью она всегда чувствовала себя такой беспомощной, даже в столь драматической ситуации?

После возвращения Валентины в Париж девушке стало казаться, что она вернулась в детство. Камилла надеялась, что совместные действия, направленные против немецких оккупантов, сблизят их. Она гордилась собой, рассказывая матери, как помогала людям выбраться из города, посылая несчастных к Александру. Конечно, это не так много, другие люди оказались более отважными… Отец места себе не находил от беспокойства, а мама восприняла рассказ дочери как нечто вполне естественное.

И вот теперь, в этой кухне с чугунной печью, глядя на грязные тарелки, громоздящиеся в раковине, на маленький помятый оловянный кофейник, примостившийся на этажерке, Камилла внезапно ощутила, что напротив нее сидит совершенно чужая, незнакомая ей женщина.

Ни пудры, ни помады; выступающие скулы, блеклый цвет лица, две скорбные вертикальные складки, пересекающие лоб до переносицы. Строгая линия выщипанных бровей лишь подчеркивала ясный взгляд холодных глаз. Уверенной рукой мадам Фонтеруа завела за ухо прядь черных волос, упавшую на щеку.

— Завтра мы увезем его из города, — тихо сказала Валентина. — Доктор опасается, что при перемещении мы можем повредить ему легкое, говорит, что его пока нельзя трогать. Но я не стану ждать. Здесь слишком опасно.

— Но ведь его отпустили, значит, больше нет никакого риска.

— Мое бедное дитя, неужели ты веришь словам каких-то бошей? — усмехнулась Валентина. — Хотя, если вспомнить, что к одному из них ты когда-то испытывала нежные чувства…

Камилла побледнела, задохнулась. Она вспомнила о всех тех моментах в своей жизни, когда мать вот так же отталкивала ее своей отвратительной холодностью. Мадам Фонтеруа никогда не бывала нежной с дочерью. И даже если порой с губ Валентины и срывались ласковые слова, то как Камилла могла верить им, постоянно сталкиваясь с этой ледяной отчужденностью? Слова любви матери стоили приблизительно столько же, сколько обещания проклятых бошей, которых Валентина так ненавидела.

С лихорадочным взглядом, испытывая душевное смятение, Камилла оттолкнула стул, оставляя царапины на плитках пола.

— Как ты можешь говорить такие гнусные вещи? — процедила девушка сквозь зубы. — Петер был очень хорошим человеком. Да, он мне понравился, это правда, и я нисколечко этого не стыжусь. Мы даже занимались любовью, представь себе… Мне тогда только исполнилось шестнадцать лет. Это случилось в Монвалоне, в то лето, когда он привез к нам Лизелотту и Генриха. А ведь он сильно рисковал, помогая детям покинуть Германию! Этот грязный бош, как ты любишь выражаться!

Щеки девушки горели. Она вся дрожала.

— Мы занимались любовью прямо на берегу реки… и ты знаешь, о чем я подумала, когда он обнял меня? Я подумала: мама была бы в ярости, если бы узнала о том, что я отдаюсь немцу… Потом я жалела об этом поступке, злилась на себя, ведь я использовала Петера, чтобы отомстить тебе. Он, я в этом уверена, он влюбился в меня. Он был искренен. В то время как я всего лишь хотела наказать тебя… — Камилла сжала кулаки. — Потому что ты никогда меня не любила.

Ее голос сорвался. На мертвенно-бледном лице глаза Камиллы пылали. Она посмотрела на мать и встретила бесстрастный взгляд ее зеленых глаз.

Тогда, чувствуя, что у нее сердце вот-вот выскочит из груди, Камилла резко развернулась и выбежала из квартиры. По лестнице простучали деревянные подошвы ее туфель.

Сара все слышала. Взволнованная молодая женщина закрыла входную дверь и вернулась в кухню.

— Мадам, быть может, стоит пойти за ней? Девочка так расстроилась…

Валентина зажгла новую сигарету.

— У нее такой возраст: кровь играет, настроение постоянно меняется. Не волнуйтесь, моя дорогая Сара, скоро она придет в себя, и мы выберем подходящий момент, чтобы объясниться. А сейчас у нас есть более серьезные заботы. Надо подготовить месье Манокиса к переезду. Я вот все спрашиваю себя, возможно, вам следует уехать вместе с ним? На Восточном фронте немцы отступают. Советская армия победит, это уже очевидно. Очень скоро рабочих-скорняков будут вывозить, как и всех остальных евреев. Пострадают даже те, кого не депортировали до сих пор. Вам надо уехать, последовать за вашим братом Симоном. Ждать больше нельзя.

Сара кивнула. Мадам Фонтеруа говорила с такой уверенностью, что ей было трудно возражать. К тому же она была права. Облавы на евреев в Париже не прекращались, и это пугало молодую работницу, как и содержание тех редких писем, что она получала от отца, интернированного в Дранси. Не единожды Сара ездила за город, чтобы передать посылку папе. Она не теряла надежды увидеть знакомую фигуру за колючей проволокой и потому раз за разом присоединялась к другим женщинам, которые выходили из метро на станции Жоре, чтобы пересесть там в автобус. Ей приходилось выстаивать огромные очереди: ведь в машину допускались всего две еврейки. Но с тех пор как отца выслали в Польшу, семья не получила от него ни единой весточки. Сара хотела верить в то, что ее папе не пришлось слишком страдать от тяжелой работы.

С глубоким вздохом Валентина тщательно раздавила в пепельнице окурок. Она потерла глаза и направилась к Александру.