Книга Тогда ты молчал - Криста фон Бернут

Тошнота прошла, но головная боль стала почти невыносимой. Снова на лбу выступил пот, он снова ощутил себя измученным до смерти и очень одиноким. На глазах появились слезы — так жалко ему стало себя. Наверное, лучше всего было хотя бы мысленно попрощаться сейчас со всеми людьми, которые были ему дороги. Он подумал о родителях, об отце, потерявшем желание разговаривать, о запуганной матери. Каким счастливым он был в детстве, до тех пор пока его отец, вернее, его гордость, достоинство и любовь к жизни не оказались необратимо разрушенными и он не стал вымещать свою боль на семье. Даная…

Он почувствовал, что ему не хватает воздуха, и тут же перестал плакать. Изо всей силы Давид высморкался прямо на каменный пол под собой и глубоко вздохнул. Ему вдруг показалось, что он что-то увидел. Это было что-то почти призрачное — какой-то светлый квадрат, постепенно выделившийся на фоне полной темноты. Он уставился на квадрат, как на видение, но тот не менялся, не становился ни светлее, ни темнее. В непосредственной близости от себя он, как и раньше, ничего не видел. Его охватила сонливость, словно кто-то дал ему наркотик. Наверное, этот медленный уход из осознанного восприятия и был началом долгого путешествия к смерти.

13

1989 год

Незадолго до своего семнадцатого дня рождения мальчик совершил первое настоящее убийство. Со времени истории с маленькой девочкой прошло уже полгода, и воспоминания о ней постепенно улетучились из памяти людей. Это было возможно потому, что в этой стране не существовало средств массовой информации, часто и с наслаждением подогревавших интерес к страшным историям такого рода, чтобы даже самые равнодушные натуры воображали, будто страна кишит убийцами-извращенцами.

В этот раз мальчик хотел сделать все правильно. Лучше всего, чтобы жертвой стала женщина, а не ребенок. Однако проблема с наркозом не была решена, поэтому сам акт снова должен будет совершаться довольно насильственно, что мальчику не нравилось, но, в силу сложившихся обстоятельств, изменить он ничего не мог. Идеальный сценарий в его представлении реализовывался без применения силы, потому что только тогда становилась возможной чистая работа. Поскольку у мальчика так и не было доступа ни к снотворным, ни к наркотикам, то ему, очевидно, придется использовать целенаправленный удар, который должен был «выключить» его «особую цель» (он называл свою жертву «особой целью», как в западных телевизионных детективах, прекрасно зная, что там имелось в виду совершенно другое).

В первые же теплые дни и вечера он, вооружившись молотком, мотком липкой ленты и ножом, выходил на охоту за людьми. Он знал, что ему следует полагаться только на случай (если не найдет женщину, то пусть и в этот раз будет ребенок), потому что у него не было ни машины, ни даже достаточно свободного времени, чтобы тратить на охоту часы и дни. Но все в этот раз действительно должно было пройти как надо. Его возможности были ограничены, поэтому он хотел использовать их по максимуму. Он стал уже большим и довольно сильным, намного мускулистее, чем в прошлом году — хоть в этом кое-что изменилось к лучшему.

Теперь важнее всего было терпение. В этот раз все должно получиться.

Прошло три недели, в течение которых ничего не случилось, за исключением того, что мальчик разодрал себе руки и ноги о камни и сучья, наезжая на велосипеде километры по тем местам, где надеялся встретить одиноко идущую женщину. И вот однажды вечером пробил его час. Погода была прохладной, днем несколько раз шел дождь, зато теперь небо прояснилось. Мальчик ехал по проселочной дороге со множеством выбоин, асфальтовое покрытие дороги было испещрено такими широкими трещенами, что в них росла трава. Он проехал крутой поворот и увидел женщину, быстро, торопливо и не совсем уверенно шагавшую метрах в пятидесяти впереди него. На ней было тонкое летнее пальто. Свою правую руку она согнула, видимо, придерживая пальто, а левая как-то неловко и резко болталась из стороны в сторону в ритме ее шагов. Это выглядело странно, и мальчик подумал, не инвалид ли она. Эта мысль заставила его притормозить. Он перестал крутить педали и отстал метров на двадцать-тридцать. Фигура женщины становилась меньше и меньше. Мальчик медлил. Он не хотел иметь дело с инвалидом, ему была нужна настоящая взрослая женщина.

С другой стороны, у него уже больше не было терпения дожидаться идеальной жертвы.

«Ее себе не испечешь», — подумал он и поехал быстрее, пока не смог снова ясно рассмотреть женщину. Затем он пустил велосипед катиться по инерции и стал ждать, сам не зная чего. Было семь часов вечера, солнце садилось и заливало все вокруг золотисто-красным светом. Затем медленно подкрадывающиеся сумерки стерли контуры яблонь, росших по обеим сторонам дороги, образовывая аллею. Он снова увеличил скорость. Женщина не оборачивалась, но мальчику показалось, что она идет быстрее по мере его приближения к ней, словно она что-то чувствовала, но не желала этого знать поточнее, как это делают дети, когда им страшно: крепко закрывают глаза, свято веря, что любая опасность улетучится, если не обращать на нее внимания.

Мальчик ухватил левой рукой молоток, спрятанный в глубоком кармане его плаща. Воздух все еще был холоден и влажен, и от его дыхания подымался пар. Он притормозил и наконец остановился рядом с женщиной. «Извините», — крикнул он ей, улыбаясь своей самой вежливой из натренированных улыбок, которая не раз обманывала самого строгого учителя и самого упорного «фенхенфюрера»[33].

Но не обманула ни Бену, ни его мать, ни эту женщину. Она, казалось, ясно почувствовала: что-то здесь не так, и отступила на пару шагов. Женщина не была похожа на инвалида, однако на очень умную — тоже. Она была худощавой, лет под пятьдесят, с маленьким серым мышиным лицом, обрамленным короткими жесткими волосами. Мальчик встал с велосипеда, успокаивающе махнул рукой и остался на месте. Она сама должна подойти к нему: охота с преследованием и громкими криками о помощи была для него очень рискованной. Он подождал пару секунд, и женщина действительно подошла к нему, однако она остановилась в нерешительности слишком далеко от него, так что он не мог до нее дотянуться.

— Вы не могли бы мне сказать, который час? — спросил он самым вежливым в мире голосом.

Женщина стояла, не двигаясь, вцепившись правой рукой в отворот своего пальто и ничего не отвечала, словно была парализована страхом. Мальчик взял свой велосипед за руль и медленно пошел к ней.

— Я хотел просто узнать время, — сказал он. — В половине восьмого я должен быть дома.

— Так, — произнесла женщина, видимо, прилагая все усилия, чтобы сохранять самообладание.

Она все еще не двигалась с места.

— Да, — сказал мальчик. — Вы не могли бы… У вас есть часы?

Он и сам толком не знал, что делать дальше. Хватит ли у него мужества напасть на женщину спереди и смотреть ей в глаза, когда он придавит ее коленями, левой рукой сожмет горло, а правой рукой с зажатым в ней молотком размахнется для нанесения финального удара? Он не знал этого, но понимал лишь одно: сегодня у него выбора не было. В случае чего ему придется убить ее, она хорошо видела его и позже сможет узнать. Его охватило странное чувство, нечто среднее между возбуждением и страхом. Если сейчас проедет машина или пройдет пешеход, то ничего не случится. Ничего. Женщина, может, на секунду удивится, может, сегодня вечером расскажет об этом своему мужу, а потом забудет его. В какой-то момент эта мысль показалась мальчику привлекательной. Ему можно ничего не делать с ней. Пусть все остается как было. Он уставился на женщину и из чистого любопытства перестал прикидываться. Улыбка сползла с его лица, зубы оскалились, как у волка, и он зарычал. Ему стало очень хорошо, будто его подхватили какие-то посторонние силы и собрали его энергию в один пучок, словно луч лазера.