Книга Голодный город. Как еда определяет нашу жизнь - Кэролин Стил

После Маркса утописты больше не станут «бежать от мира»: они будут пытаться изменить его снизу доверху. Новая когорта сочинителей утопий принялась воображать, какой станет жизнь при коммунизме. Среди них был Уильям Моррис — ведущий британский социалист и один из самых одаренных мастеров прикладного искусства второй половины XIX века. Свою утопию Моррис облек в форму футуристической фантазии: герой книги «Вести ниоткуда» (его тоже зовут Уильям), совершив путешествие во времени, просыпается в Англии, которую скоротечная, но кровавая революция превратила в протокоммунистиче-ское государство. Он обнаруживает, что вся земля и средства производства теперь находятся в общественной собственности, а вместо централизованного государства страна представляет собой федерацию местных демократических обществ. Осматривая родной Лондон, Уильям обнаруживает на месте многих его достопримечательностей «приятные проселочные дороги» и луга; сточные канавы превратились в «журчащие ручьи», а на Трафальгарской площади разбит залитый солнцем абрикосовый сад, откуда виден «Навозный рынок» (бывшее здание Парламента)26. «Я чувствовал, словно живу в XIV веке», — резюмирует изумленный путешественник во времени, бродя по «прыщу», превратившемуся в идиллический уголок. Он выясняет, что «фальшивых потребностей капитализма» больше нет, а большинство людей теперь занимается сельским хозяйством и ремеслами, делая то, что им больше всего подходит. Благодаря творческой жизни на природе люди беззаботны, спокойны, «откровенно и искренне радостны». Когда Уильям спрашивает одного из них о побудительных мотивах для труда, то слышит в ответ: «Плата за труд — жизнь! Разве этого недостаточно?»27.

Идеи Морриса — отчасти убежденного марксиста, отчасти романтика — нагляднейшим образом выражают все противоречия утопического социализма. Он был вполне готов к кровопролитию, считая вооруженное восстание необходимым для построения счастливого будущего, но нарисованная им картина пасторального, ремесленного, псевдосредневекового общества далека от реальности настолько, насколько это вообще возможно для утопической фантазии. Максимальным приближением к ее осуществлению стала далекая от революционного угара Ремесленная гильдия, созданная Чарльзом Робертом Эшби в живописной глостерширской деревушке Чиппинг-Кэмпден в 1902 году. Идеализм Морриса — как и многих других мечтателей его времени — основывался на мечте о том, что его собственные таланты и пристрастия могут разделяться всем миром. К несчастью для него, мир так не думал. Впрочем, один человек разделял его взгляды в достаточной мере, чтобы хотя бы отчасти претворить их в жизнь. Этого человека звали Эбенизер Говард, и его утопия — проект города-сада — стала одной из очень немногих, удостоившихся хотя бы частичного воплощения.

ГОРОДА-САДЫ

Город-сад, пожалуй, наиболее известная утопия со времен Платона и Мора, остается и самой превратно понятой из всех трех. Ее часто называют предтечей зеленых пригородов, распространившихся по всей Британии в начале

XX века подобно сорнякам, но задумывалась она как нечто прямо противоположное — сеть небольших независимых, самодостаточных городов-государств, соединенных железными дорогами. Как же возникла эта путаница, и почему она сохраняется до сих пор? Ответ связан с тем «броском назад», который социалисты-утописты учинили в развитии утопической мысли. Когда Говард употребил в названии своей книги слово «сад», он невзначай пробудил мечты об Аркадии, дремавшие в сознании каждого горожанина Викторианской эпохи и теперь, казалось, ставшие осуществимыми благодаря железным дорогам. Для многих людей пригород и был городом-садом или по крайней мере его самым подходящим на их вкус аналогом. Заглавие книги подменило ее содержание — и это довольно обидно, поскольку и сегодня, спустя сто лет «Города-сады будущего» остаются одним из самых убедительных и вдохновляющих утопических произведений в истории.

Эбенизер Говард, человек мягкий и скромный, казалось бы, плохо подходил на роль пророка. Как личность он сформировался за пять юношеских лет в Америке, где он разменял свой третий десяток и выяснил, среди прочего, что ремесло фермера не для него. Всю оставшуюся жизнь Говард провел в Лондоне, работая стенографистом в парламенте28.

Эта биография, конечно, не тянет на героический эпос, но, возможно, именно неброская личность и особый род деятельности Говарда позволили ему полнее прочих прочувствовать все главные веяния своей эпохи и соединить их в концепцию, имевшую привлекательные черты в глазах буквально каждого современника. Идея города-сада, впервые обрисованная им в памфлете «В будущее: мирный путь к реальным реформам», представляла собой смешение чуть ли не всех утопических теорий — от Платона и Мора до Оуэна, Маркса и Морриса. Говард удивительным образом сумел превратить эту сборную солянку в конкретное предложение, столь последовательное и привлекательное, что оно в одночасье нашло таких последователей, о которых большинство утопистов могло только мечтать — воротил крупного бизнеса с толстыми кошельками. Буквально за несколько месяцев он создал Ассоциацию городов-садов, которую финансировали такие богачи первой статьи, как лорд Леверхалм, Джозеф Раунтри и семья Кэдбери3.

В1902 году Говард опубликовал второе издание книги под заголовком «Города-сады будущего», который и стал названием его концепции, а также вызвал столько недопонимания. Там подробно излагались предложения, построенные, как выражался Говард, вокруг идеи «магнита города-деревни»: город-сад должен был сочетать преимущества городской и сельской жизни, одновременно устраняя присущие им недостатки29. «Магнит», по сути, представлял собой город-государство, занимающий территорию в 2400 гектаров, из которых 400 должны были пойти под застройку, а остальные сохранить сельскохозяйственное назначение. Важнейшим элементом плана было то, что вся земля должна была принадлежать общине и управляться от ее имени специальным попечительским советом, направляющим доходы от аренды на нужды города и финансирование коммунальных служб. Это означало, что по мере роста стоимости земли обогащаться будет все население, а не отдельные собственники. Тесная связь между городом и окрестностями гарантировала процветание сельского хозяйства за счет стабильного рынка сбыта и использования городских отходов в качестве удобрения30. Экономические идеи Говарда отличались радикализмом, но умами публики овладели не они, а его градостроительная концепция. В этом заключался еще один парадокс: не будучи архитектором, Говард сразу же оговаривался, что его планы носят «чисто рекомендательный характер и, вероятно, от них во многом придется отступить»31. Тем не менее с безошибочной интуицией коммивояжера он во всех подробностях описал свой идеальный город: несколько широких концентрических кругов, «прекрасно построенные дома» вдоль бульваров, обширный центральный парк, окаймленный «Хрустальным дворцом» (гибридом зимнего сада и торговой галереи), и обсаженный деревьями Большой проспект шириной в 150 метров. Несмотря на обилие открытых пространств, город должен был быть довольно компактным: по плотности населения — 200 человек на гектар — он был сравним с центром Лондона. Однако в отличие от Лондона общее число его жителей не должно было превышать 30 ооо плюс еще 2000 в сельских окрестностях32. Как только этот предел будет достигнут, поблизости начнет строиться город-спутник, соединенный с первым железной дорогой, и так далее по мере того, как движение «городов-садов» будет разрастаться.