Книга Эдгар По - Андрей Танасейчук

Эдгар По заочно давно знал Томаса — приятеля своего старшего брата Генри Леонарда. Людьми они были разными — по социальному статусу, опыту, пристрастиям, но их сближал общий интерес к литературе. Однако, если старший По успел совсем немного, так и не выйдя за пределы вполне дилетантских очерков и рассказов, Томас к своим писаниям относился серьезнее — много работал, постоянно сотрудничал в газетах, писал стихи, песни, малую и большую прозу. В 1835 году в «Мессенджере» Эдгар По довольно нелестно отозвался о первом крупном сочинении Томаса — романе «Клинтон Бредшоу». Но это не помешало им найти общий язык в мае 1840 года, когда они впервые встретились лично в офисе «Ли энд Бланшар», куда последний представил для публикации рукопись своего следующего романа[234].

Хотя Томас и был увлечен словесностью, но, как и большинство современников и соотечественников По, прекрасно понимал, насколько тяжела и переменчива судьба профессионального литератора, и потому предпочитал, чтобы кормило его нечто иное, пусть менее возвышенное, но зато куда более предсказуемое. Так что на протяжении значительной части своей жизни подвизался на чиновных должностях — небольших, невидных, но обеспечивавших средства к существованию. В связи с этим или по некой внутренней склонности занимался он и политикой — был мелким партийным функционером-демократом. Последнее обстоятельство и привело его весной 1841 года в Вашингтон, где он занял небольшую должность в министерстве финансов. В письмах По он весьма подробно описывал тамошнее житье-бытье, в частности, жаловался на безделье, на то, что приходит в офис поздно, занимается чем угодно, а уходит в два пополудни и за это получает тысячу долларов годового содержания. Нашего героя явно впечатлила эта картина и тем более ремарка Томаса, что и он без труда сможет добыть себе в Вашингтоне какую-нибудь должность. И вот в конце июня Э. По пишет своему приятелю:

«Что касается меня, то, несмотря на безграничную любезность Грэма и неизменную его доброту, моя собственная ситуация вызывает у меня все большее и большее отвращение. Ты правда считаешь, что я смогу сделать то же самое, что и ты? Ты серьезно думаешь, что, если я обращусь к Тайлеру, это будет иметь положительные последствия? Мои преимущества, сказать по правде, совсем невелики. Я — виргинец. Во всяком случае, сам себя я таковым считаю, поскольку всю свою жизнь — за исключением последних лет — я прожил в Ричмонде. Мои политические принципы всегда были — насколько вообще возможно о них говорить — близки существующей администрации, и я всегда выступал за Гаррисона, когда предоставлялась такая возможность. С мистером Тайлером я немного знаком лично — по поводу одного дела, о котором он, скорее всего, забыл. Во всем же остальном я — человек литературы, и место в администрации мне необходимо только для того, чтобы иметь возможность сочинять. Есть ли у меня для этого хоть малейший шанс? Буду очень признателен тебе, если ты ответишь как можно скорее…»

Нашим соотечественникам, вероятно, не очень понятны отсылки поэта к собственному происхождению, упоминание имен Тайлера и Гаррисона. Поэтому необходимы пояснения. Гаррисон — это Уильям Генри Гаррисон (1773–1841), 9-й президент США, а Тайлер — Джон Тайлер (1790–1862), 10-й президент страны. Гаррисон в 1840 году был избран президентом от демократической партии, Тайлер являлся представителем партии вигов (существовала такая партия в Америке первой половины XIX века) и стал вице-президентом. Поскольку Гаррисон президентствовал всего месяц (он простудился во время иннаугурационной речи и умер от воспаления легких), его преемником стал мистер Тайлер. Однако, против ожидания одно-партийцев, он продолжил политику, провозглашенную предшественником. Поэтому ремарка По важна. Немаловажна и отсылка к виргинскому происхождению. И Гаррисон, и Тайлер тоже были виргинцами, расположены к землякам и с недоверием относились к неюжанам. Непонятно, о каком «деле» говорил По, упоминая о личном знакомстве с президентом. Скорее всего, просто решил покрасоваться перед приятелем.

Как бы там ни было, уже 4 июля он вновь пишет Томасу (тот, наведя справки, ответил «как можно скорее» — уже 1 июля), что был бы согласен на «любую должность» и меньшее жалованье:

«Я был бы счастлив получить какое угодно — почти любое назначение, — даже если мне станут платить всего 500 долларов в год — только бы иметь средства к существованию, независимые от словесности. По моему разумению, конвертировать мозги в звонкую монету, говорю как человек искушенный, самая сложно решаемая задача на свете».

Да, превратить талант в деньги (а под «мозгами» поэт, конечно, подразумевал талант) — вопрос почти неразрешимый. Можно сказать, философский. И Эдгар По постоянно — и безуспешно — терзался им. Впрочем, в этом смысле мало что изменилось за прошедшие почти два столетия: талант, образование, «мозги» — мало ценятся и в наши дни. Едва ли кто не согласится с этим. Впрочем, в ответ на рекомендацию Томаса самому наведаться в Вашингтон и заняться собственным назначением По отвечал:

«Видит Бог, я желал бы поехать в Вашингтон, но, ты знаешь — все та же старая история, — у меня нет денег даже для того, чтобы добраться туда, не говоря о том, чтобы вернуться обратно. Трудная это штука — быть бедным, но поскольку это так, у меня нет оснований жаловаться».

Но причина, скорее всего, была все-таки не в деньгах. Э. По, конечно, раздобыл бы средства, если бы серьезно решил выбрать Вашингтон. Но в том-то и дело, что при всей привлекательности столичной синекуры он явно испытывал сомнения: продолжал надеяться на «Пенн», на Грэма и, конечно, желал сохранить независимость, которой, став чиновником, он бы лишился.

Так что, вероятно, препятствием было не отсутствие наличности. Во всяком случае, данное обстоятельство стояло не на первом месте.

Тем не менее, повторим, время сотрудничества с «Журналом Грэма» оказалось самым благополучным в жизни писателя — как в финансовом, так и в личном плане.

Но всему рано или поздно приходит конец. Закончился и длившийся с февраля 1841 года период стабильности. И произошло это в обстановке самой мирной — когда, казалось бы, ничто не предвещало катастрофы.

«Однажды вечером, в конце января 1842 года, в доме По на Коутс-стрит собралось небольшое общество. В камине пылал огонь, и пока Эдди развлекал гостей беседой и чтением вслух, миссис Клемм, за которой ходила по пятам кошка Катарина, хлопотала у большого сверкающего кофейника (ее любимого), готовясь подать немудреное вечернее угощение. Вирджиния, по обыкновению, должна была порадовать собравшихся музыкой. По очень гордился женой, ибо всеми своими скромными светскими совершенствами — умением немного говорить по-французски и петь под собственный аккомпанемент — она была обязана именно ему. Принесли арфу. Вирджиния с большими блестящими глазами на бледном, как воск, лице пробежала легкими детскими ручками по струнам и начала петь. Сейчас как никогда во всем ее облике и движениях было что-то ангельски неземное, вызывавшее у По почти благоговейный восторг.

Голос ее, звонкий и верный, поднялся на несколько нот выше — и вдруг оборвался. Она схватилась руками за горло, и грудь ее обагрилась хлынувшей изо рта кровью. По и все остальные кинулись к ней. Какое-то мгновение казалось, что она умирает. Забрызганный ее кровью По отнес Вирджинию наверх и положил на постель. Пока миссис Клемм готовила холодные компрессы и пыталась помочь дочери простыми домашними средствами, Эдгар бросился за доктором»[235].