Книга Виктор Астафьев - Юрий Ростовцев

Итак, ты — домовладелец!

Деньги Евстолии Ивановне мы отдали, справку в колхозе о том, что он, колхоз, не возражает, чтоб она продала дом свой, я взял, и эта справка есть основание для оформления документов в сельсовете. Маня посадила вам картошек маленько, гряду — свеженькие картошки, свои, своими руками выкопанные — это вещь! Посадила редиски, луку маленько, чесноку, морковки, репы, салата, свеклы, укропа, чтоб вы пользовались в удовольствие. Евстолия Ивановна сказала, чтоб вы пользовались дровами, теми, что во хлеву. Илларион Алексеевич, думаю я, за десятку отдаст все пять старых самоваров, да мы еще один — за так, и будешь ты самоварным королем! Так что дело за тобой.

Кстати, скажи Юле, что я только из-за нее не пошел на открывшуюся в Вологде, чудесную выставку русских самоваров, чтобы сходить с нею вместе и попросить Ирину Александровну потрепаться. Она, Маня говорит, превзошла сама себя на открытии этой самой выставки, говоря о самоварах, подвергла изничтожению нынешний, чайниками пробавляющийся народ, и власти досталось, и опчеству…

Рыба не клюет! Погода мучается, никак не соберется дождь, и она не клюет. Видел я тут одну, и она мне человеческим голосом, пропитым, хриплым молвила: „И не клюну! Хочу Капустина!..“

Я пробую работать, но все кругом цветет и тянет на улицу, а не за стол — противоречия-с!

Дома вроде бы пока все нормально, Только вот об Андрюшке забота, как у него там идут дела? А он, мама родимая, как ему тяжело и трудно — замыкается, не звонит вот, ничего не сообщает.

Сделали мне ограду — лучше, чем в Кремле, и я сейчас разбираю старую — стало просторно и зелено.

Появились комарики. Кусаются. Так что пусть тварь твоя не гавкает. Вологодский комар отучит ее от дурости и Юлии Федоровне начистит все места, которые помягче…

Вот вроде и все. Мысля шевелится вяло, надо излаживать удочки и подаваться на реку. Без лодки нет рыбалки, а лодку мне все еще везут.

Ну, будь здоров! Руководи! Маня допишет, чего я забыл, на машинке, а я обнимаю тебя и целую!

Твой Виктор».

Приписка М. С. Корякиной:

«Женя! Он, Витя, все написал, как надо и что хотелось. Одного не сказал: „Приезжай!“ Я это говорю-повторяю еще и еще раз:

Приезжай! Ждем мы! Ждет дом твой, ждет деревня Сибла!

Целую — Маня».

Год не указан.

«Дорогие люди — Женя и Юля!

Вы каждый раз мне что-нибудь дарите и дарите, а я вам ничего, вот и решил послать полезные, по-моему, для вас обоих камни — они помогут вам искать цвета обложек книг и форзацев, а еще — кружевце Юле — это за ее великолепный блокнот.

А я от сволочной погоды или от Москвы рассохся — хуже мне стало, лежу. Сегодня пробовал пойти на рынок и вернулся — сердце, будто натощак, трепыхается. Наверное, и в Ленинград не смогу ехать, хотя друзья фронтовые уже известили, что приглашают туда.

Был у меня Вася Белов — сигареты и книги я ему отдал, он очень признателен вам за то и другое. Дома новостей нет никаких. Собирался порыбалить, но нездоровье и погода держат дома. Лежу и читаю „Рыболов-спортсмен“ — тоже ничего!

26 мая,

целую вас обоих — ваш Виктор».

«Дорогие Капустины!

Юля! Женя!

Ну, вот пришла пора поздравить Вас с праздником уже с нового места, что я и делаю, желая Вам доброго здоровья, а после много сладкой еды и частого гулянья по Москве, особенно по ее бульварам, где все запахи ее приятственны и родны.

Слышу по радио, вижу по теле, что вас там то заливает, то засыпает, а у нас тут стояла прекрасная осень и лето было солнцезарное — сухо, чуть морозило сейчас и леса вокруг уходили в зиму медленно, лист желтый появился лишь 3-го сентября, а лиственницы по горам все еще желтеют.

Я приехал сюда больной, обострения пневмонии мучили, но потом подлечился и дальше уже жил ничего, но сидел в основном в деревне, не работал и никуда не летал в тайгу, боялся из-за легких, а здесь рыбачат рыбаки — удочками — мелочь и, втихую, сетями крупную рыбу.

Третьего дня мы с Марьей Семеновной отпраздновали 35 лет совместного плавания. Рыбаки привозили прекрасной рыбы — и тайменя, и максуна, и даже кумшу, которая — Бог знает, откуда — в Енисее и взялась. Праздновали в деревне, в своей избе, было хорошо. Много пели песен и не говорили про литературу. Что делается в ней, в литературе, мало знаю, газет не покупаю, по радио слушаю музыку и всю осень копался в огороде, превращая его в лес. Саженцы таскал с увалов, посадил несколько калин, есть и два кедра, и береза, и елка, и сосна, и лиственница. Пусть растет мой лес еще в одном месте.

Здесь огромадные горы и по ту, и по другую сторону Енисея, есть два трамплина 50 и 100 метров. Который стометровый, к тому есть фуникулер, и, значит, там катаются интеллигенты на лыжах. Я это к тому, что Юля может никуда и не ездить [за границу]. Когда здесь середина зимы, то, конечно, холодно. А вот ближе к весне и здесь можно кататься. Мы с Марьей Семеновной завтра уезжаем на городскую квартиру. Она, квартира, находится на горах и в лесу, но горы тут такие, что можно голову сломать.

Ну, да когда-нибудь приедете и сами увидите наше житье-бытие. Все бы ладно, но очень тоскуем по внукам; я по Вите, поскольку Женьку почти не видел. А Марья Семеновна и того знает хорошо, так не знаю, сколько здесь вытерпит. Пока что дюжит, не просится.

Ну, если додюжит до съезда (начало декабря), значит, вместе полетим, но, если б не внуки, и на съезд меня бы отсюда и на аркане не вытащили.

Работать я пока не начинал, все устраиваемся, обживаемся, в земле копался. Однако в зиму и работать примусь, тогда еще веселей пойдет житуха.

Вот пока и все. Пришел братишка-охотник (недавно зверюшку добыл), охота про лес поговорить.

Обнимаю, целую Вас! Еще раз будьте здоровы!

Я и Маня.

28 октября 1980 г.

д. Овсянка…»

24 января 1981 г.

«Дорогие Юля! Женя!

Вчера получил две бандероли с „Поклоном“ — две штуки в одной и три — в другой. Спасибо!

Я живу хорошо. Все время было морозно и солнечно, и я впервые за много зим не кисну, нет обострений, соплей и кашля. Тянет работать и работаю, но больше на других, все меня не отпускает текучка, а не одолев почту и чужие рукописи, и я никак не могу свободно заняться своими делами.

Маленько тут прибарахлило сердце, но уже ничего. Я написал большой кусок о Константине Симонове в „Зрячий посох“ и малость надорвался.

Живу один, нигде почти не бываю, ибо в городе свирепствует грипп, да мне и нравится здесь в тишине и уединении — этакая благодать!

Числа 10–15 февраля собираюсь быть в Москве и воссоединюсь там с Марь Семеновной, если ничего не сотрясется еще.

Юля! У меня к тебе большая просьба: когда будешь писать Зое во Львов или разговаривать с нею по телефону, попроси ее купить для меня карту Львовской области, обыкновенную, административную, она мне нужна для работы, и пусть пошлет по моему адресу, ладно?