Книга Марина Мнишек - Вячеслав Козляков

Слова, переданные гетману, означали разрыв. «Царица» отказывалась и от короля, и от предавшего ее воинства, выбирая только мужа и «царя». Оставшись без польского войска, ушедшего на службу к королю, «царь» и «царица» решили бежать в Калугу. Сделали это опять тайно. Но, в отличие от бегства из Тушина, они покидали Николо-Угрешский монастырь не поодиночке, а вместе.

По сведениям гетмана Станислава Жолкевского, «царь Дмитрий» прибегнул к хитрости. Он «притворно» согласился со сделанными предложениями, «но думал другое и приготовлял все нужное к побегу». Не доверяя самозванцу и действуя вместе с московскими боярами, гетман попытался захватить «царя» и «царицу» в стенах монастыря. 27 августа (6 сентября), «в час после заката», королевское войско двинулось от места переговоров с гетманом Сапегой к монастырю. Надо было пройти три мили (пятнадцать километров) по «Николаевской дороге». Пока гетман обсуждал со своими русскими советниками план будущего штурма монастырских стен, прибыл перебежчик и донес, что «самозванец, предуведомленный одним русским, бежал, посадив на лошадей свою государыню и других женщин» [391]. Автор «Дневника Яна Сапеги» также подтверждает, что самозванец «утек с царицей ее милостью и всем двором» из Николо-Угрешского монастыря «в ночь» на 6 сентября [392]. Преследовать его казалось поздно, да и не нужно. Ведь главные силы «царика» наконец-то были оторваны от него, причем не только польско-литовские, но и часть русских. Иосиф Будило записал: «Из бывших при нем русских более знатные присоединились к москвичам, а казачество и меньшие бояре пошли за царем к Калуге. Им дана воля идти. Второй уже раз царь этот бежит от войска» [393]. Но, внимание! Среди безлично упомянутых здесь казаков находился их предводитель – Иван Мартынович Заруцкий. Он, в отличие от других, успел побывать в королевских обозах под Смоленском в мае 1610 года и даже был представлен королю Сигизмунду III. Но предпочел вернуться от короля на службу к «царю Дмитрию». Это был знак того, что не все потеряно.

Так свершился еще один поворот в судьбе Марины Мнишек. Вот только чувствовала ли она, что это поворот в сторону ее трагичного конца?

Окончательного разрыва с гетманом Яном Сапегой все же не произошло. Войско Сапеги попросту удалили от столицы. Местом его пребывания назначили калужские города. Бывшие силы самозванца, двинувшиеся от столицы 17 (27) сентября, стали своеобразным «буфером» между «царем» в Калуге и королевскими обозами под Смоленском. С одной стороны, сапежинцы, расположившись в Мещовске, вели переговоры с королем об уплате «заслуженного». А с другой – их разрыв с «царем» оказался смягчен некоторыми встречными шагами из Калуги. Лжедмитрий II предлагал гетману возвратиться на службу. И Марина Мнишек делала все для того, чтобы заступиться за обвиненных в «измене» сапежинцев перед «царем». Об этом она лично сообщила гетману в большом письме, полученном им 28 сентября (8 октября) 1610 года. «Царица» благодарила его за прошлые благодеяния, но предостерегала от того, чтобы он слушал тех, кто все превратно толкует. (Намек на короля и гетмана Станислава Жолкевского?) Гетман Ян Сапега не оставил надежды еще повлиять на «царя» и «царицу» и «объявил, что если король ему поручит, то он будет стараться, если можно, мягкими средствами склонить того франта вверить себя милости короля, для каковой цели гетман послал в Калугу г. Валевского, которому поручил убеждать самозванца к этому». Валевский стал еще одним, последним гетманом «царя Дмитрия». Действуя по поручению Яна Сапеги, он мог олицетворять определенную преемственность в командовании немногими остававшимися при самозванце польскими наемниками [394].

Триумфальным завершением победоносной миссии коронного гетмана Станислава Жолкевского стала отправка посольства боярского правительства под Смоленск к королю для утверждения состоявшейся присяги королевичу Владиславу 12 (22) сентября 1610 года. За каких-нибудь три месяца гетман смог сделать в Московском государстве то, что не удавалось решить годами. В Москве были готовы признать соединение двух государств, делавшее излишней дальнейшую осаду Смоленска. Для чего она нужна, если в саму Москву русские люди добровольно впустили королевские войска, чтобы они и в дальнейшем помогали оборонять столицу от самозванца? Сторонники калужского Вора были окружены со всех сторон лояльными королю войсками. Оставалось только уговорить Лжедмитрия и Марину Мнишек удовольствоваться каким-нибудь уделом в Польше. Подданные Речи Посполитой, годами воевавшие на стороне самозванцев, стали союзниками Сигизмунда III. Слишком хорошо, чтобы было похоже на правду.

Обеим сторонам нужно было еще хорошо поработать над деталями договора, чтобы закрепить этот, замаячивший в будущем мир. Еще во время переговоров под Москвой Жолкевский на ряд обсуждавшихся статей честно заявлял, что ему о том «от короля науки нет». Собственно, ради заключения мира и должно было отправиться посольство боярина князя Василия Васильевича Голицына и митрополита Филарета к королю под Смоленск. Впрочем, гетман имел еще один резон снарядить столь великолепное посольство к королю. Позднее он ставил себе в заслугу, что ему удалось «выманить» из Москвы обоих «соперников» королевича Владислава.

Условия призвания королевича Владислава на русский престол, которые собирались обсуждать с королем Сигизмундом III московские послы, во многом были продиктованы желанием избежать ошибок предшествующих лет Смуты. Особенно боялось боярское правительство повторения неудачных опытов «Ростриги», открывшего подданным Речи Посполитой свободную дорогу в Московское государство и укрепившего этот союз брачными узами с Мариной Мнишек. Поэтому во все договоренности включали условие крещения королевича Владислава «в нашу православную хрестьянскую веру греческаго закона». В наказе, выданном послам, отправлявшимся под Смоленск, пошли еще дальше и предложили договориться о том, чтобы отступников из числа жителей Московского государства, которые «похотят своим малоумием от греческие веры отступити к римской вере, и государю королевичю Владиславу Жигимонтовичю поволити бояром и всей земле таких казнити смертью». Не могла быть забыта и роль воеводы Юрия Мнишка. Желая сразу же установить пределы влияния панов-рад на московские дела, бояре требовали от пятнадцатилетнего королевича, когда «приспеет время» ему «женитися», чтобы он вступал в брак «изобрав в Московском государстве православные хрестиянские греческие веры». Предвидя возражение панов-рад «о королевичеве женитве», в наказе боярину князю Василию Васильевичу Голицыну написали: «Только он, государь, женитца, изобрав в Московском государстве, и ему, государю, то будет ко всякому добру, и всем людем Московского государства о том будет радостно; а только ему, государю, женитися в ыном государстве и не из греческие веры, и то будет Московского государства людем сумнительно для крестьянские веры» [395]. Так спустя несколько лет «откликнулась» свадьба царя Дмитрия Ивановича и Марины Мнишек, заставившая изменить взгляды московских жителей на браки своих государей с иноземными подданными другой веры.