Книга Танец и слово. История любви Айседоры Дункан и Сергея Есенина - Татьяна Трубникова

Что же ей сделать, что придумать, чтобы удержать от этого гибельного шага?! Вернуться – это его воля. Он всё понимает. Снова плакала – от бессилия. Ей казалось в такие минуты, что она – маленькая девочка. Вокруг полыхает огонь, чьи-то руки несут её, беспомощную. Это злой рок. Это её проклятье. Неужели и на Серёжу она навлечёт то, что преследует её с рождения? То, что касалось всех её близких, волею судьбы стоявших рядом с ней. Дар жизни и смерти. Всё, что она хотела, – дать милому долгую жизнь…

Сергей вспоминал недавние слова Сандро, больно резанувшие по сердцу: «Тебя в России никто не ждёт. Ты не нужен там никому. Оставайся. Неужели не ясно: тебя специально выпустили, чтоб ты не вернулся. Так сейчас всех отпускают. Радуйся, милый. Поверь мне, я знаю, что говорю…» Снова Сергей подумал, что его друг – не друг ему вовсе. Знает слишком много. Иуда!

Когда думал о России, о том, что ждёт его, внутри всё переворачивалось. За что?! Только бы родной воздух глотнуть, землю потрогать. Вспомнил, как на Соловках с Лёшкой Ганиным бродили тишиной монастырских троп по лесам, аж до Секирной горы дошли. Наткнулись на часовенку. Лёшка ставил свечи. Сергей никогда чёрное духовенство не любил. Что общего в их жизни с истинной верой предков? Больше всего не любил за скрытое нечеловеколюбие. Они не обращены в жизнь, они устремлены в смерть. А смерть как на смерть ни множь, искру жизни не высечь. Вот предки, пращуры наши – те мудрее были. Забыли русские правь, правильную веру. Только больно всё равно знать, что теперь там – коммуна. Не подчинились монахи Советской власти. Соловки теперь – народное достояние. Там проливают русскую кровушку.

Более всего ему было страшно, что он растеряет тут, вдали от родины, своё русское Слово. Ведь он знает его и о нём, как почти никто другой. Наш язык был самым древним. Удивительно, но первые слова обозначались всего двумя-тремя буквами. И такое слово несло в себе целый образ. Слово будто запирало целый ряд других слов, выражая собой весьма длинное и сложное определение мысли. То есть русские говорили одно слово, но оно несло в себе смысл целого предложения, либо чувство, эмоцию, а иногда – маленький рассказ. Такими отрывочными, теперь непонятными для нас словами было записано «Слово о полку Игореве». Только изначально оно называлось просто «Слово». «Слово» расшифровали, чтобы сделать его читаемым для всех. А ведь мало кто знает, что в этом произведении – великая тайна всей русской истории, всех наших корней. Те, кто переводил «Слово», раскрыли его образы так, как увидели сами. Насколько хватило их воображения. Кто они были, эти переводчики? Поэтому могут быть неточности, ошибки. Орнамент – это тоже вышитые слова! Азбука – аз Бога ведаю. Ребёнок сразу получал не только простые знания, но ещё и духовность. Форма букв обозначает человека: стоящего, идущего, кланяющегося, указывающего путь. Верхушка чёрного духовенства знает смысл Слова, завещанного предками. Оригинал хранят где-то в глуби России, в монастыре или ските. Вот поэтому «Слово изначально было тем ковшом, которым из ничего черпают живую воду». Клюев узнал каким-то чудом, потому что примыкал к секте хлыстов. Потом сбежал от них, испугавшись их пути в духовность через истязание собственного тела…

Выезжали в самом конце июля. Стояла жара. Париж был ярок, душен, суетлив и как-то нестерпимо отвратителен Сергею. Он ехал на вокзал и не верил. Исида была убита и печальна. Говорить ей не хотелось. Слёз уже не было. Такую обречённость чувствует только человек, который сделал для спасения жизни всё, но проиграл. Что остаётся? Ждать приглашения на казнь. Даже верная Жанна оставила её. Вспомнила, как два года назад отправлялась в неизвестную, новую Россию, в этот первородный Эдем, чувствуя в себе силы жить, начать всё заново, с чистого листа. Тогда она ничего не страшилась. Возможность гибели вызывала на лице лишь счастливую улыбку. Что же теперь? О, ей теперь есть чего бояться! Потому что отдала своё сердце. Она везёт своего любимого мальчика, юного гения, чистое воплощение Орфея, в жуть и смерть. И ничего, совсем ничего сделать с этим не может! Слёзы и мольбы уже не спасут. Для женщины это невыносимо мучительно – она никогда не может понять, что слёзы не помогут.

Смотрела, как Сандро что-то долго говорил Сергею на прощанье, стоя на перроне. Целовал его трижды.

Наконец поезд тронулся. Без остановки – через Бельгию в Берлин.

У Сергея под стук колёс всё звучал в ушах этот последний разговор с Сандро. Тот сказал:

– Не думай о себе, что ты такой избранный. Ну да, поэт ты неплохой, в целом… Люди тебя слушают. Только ведь там не посмотрят на это. А точнее, как раз это и погубить может. Обратного пути тебе сюда уже не будет. Впрочем, ты сам выбрал. Верно? Это твой крест, твоя судьбина. Вот и подымай…

С тихим ужасом думал, что Сандро может оказаться прав. Он много видел, он другой теперь, с него спросят. Все – от простого люда, с жадностью слушающего его стихи, до тех, кто даже стул не предлагает присесть. Человек в чёрной перчатке, Лейба Троцкий, – тоже спросит. Они равны. Он – в политике, Сергей – в поэзии. Два царя в разных царствах. Настолько несродные, как чёрное и белое, как тьма и свет. Один – воплощение гения террора, мирового господства и смерти, а другой – синей ласковости древней Руси. Той Руси, что живёт в нашем Слове. Ведь не смог он в Париже остаться! Да, сам выбрал. Добровольно. Даже страшный путь, если он истинный, можно принять только добровольно. Взвалить его на свои плечи. И взойти на гору. Иначе он не имеет смысла…

В Берлине была ночь в отеле. И снова поезд. Кёнигсберг, Рига. На каком-то полустанке, уже в России, где стоянка была всего пять минут, Сергей выскочил на перрон. Обнял стоявшую невдалеке берёзку, упал ей в ноги и поцеловал пыль дорожную. Плакал и думал: «Я как баба. Как глупая рязанская баба». Смеялся и плакал. Исида смотрела на него в окно и тоже плакала. Думала: «Ребёнок…»

В Москве встречал верный Иляилич. Единственный русский, сносно говорящий на разных языках. Исиде так хотелось сказать хоть кому-нибудь, даже Нейдеру, про свою боль. Она улыбалась, но внутри чувствовала мертвящую пустоту конца их близкой жизни с Серёжей. Разве удержит она его здесь? Он вольная птица, упорхнёт сразу. Здесь столько друзей и подруг, соблазнов, всеобщей любви. Вон, улыбается широко, никогда она его таким там не видела. Она хотела одного: хотя бы иллюзии. Нежно держа Серёжу за запястье, сказала тихо по-немецки Нейдеру: «Вот. Я привезла этого ребёнка на его родину. Но у нас с ним уже ничего нет…»

Множество чемоданов, огромных, в рост, грузили на извозчиков. Весёлые, поехали на Пречистенку. Там их ждал роскошный, по московским меркам, обед. Увы, детей и Миры не было, они отдыхали в Литвиново. Детям летом надо быть на природе – только так они станут сильными и свободными. Было решено назавтра ехать туда.

Утомлённая, уснула Исида сладко, свернувшись возле своего ангела. А другой ангел, всегда напоминавший ей милого, смотрел с полузабытой картины на них, спящих.

Раздобыли открытую машину, чтобы ехать в Литвиново. Усадьба была далеко, под Наро-Фоминском, где чистая и студёная Нара катит свои воды. День обещал быть счастливым. Исиде даже казалось, что ничего не изменилось и не изменится, Серёжа такой, какой был до поездки в Европу и Америку, – чуткий, ласковый и весь какой-то приподнятый над землей. Смотрел влюблёнными глазами на коров, стадо которых преградило им дорогу. Этот его взгляд она хорошо знала: он иногда так на неё смотрел.