Книга Богиня пустыни - Кай Майер

Еще во время падения она обнаружила, что стала невидимой, она слилась с пучками света в этой бесконечной пропасти, стала всего лишь одной ярко-белой искрой среди мириадов других, молнией, вспыхивающей на неописуемой высоте, чтобы низвергнуться в таинственные глубины.

Вскоре ей показалось, что туннель света заканчивается и переходит в равнину с поверхностью цвета охры, по которой двигалось стадо газелей. Их было так много, что они заставляли содрогаться горизонт. Но вскоре это видение растаяло, она снова пребывала в свободном падении, падала все глубже и быстрее.

Вдруг ей почудилось, будто бы она пробила какую-то мембрану. Свет раскололся на осколки, как исполинское зеркало, осколки брызнули в разные стороны, и Сендрин больно ударилась о песок.

Когда она посмотрела вверх, над ней царил мрак. Некоторые из светлых осколков все еще сверкали в темноте, и, когда Сендрин рассмотрела их внимательнее, она узнала созвездия, которые видела из своего окна в эркере дома Каскаденов.

Небо заслонили девять черных лиц. Кваббо и другие мудрецы склонились над ней, разговаривая о чем-то.

Прошло некоторое время, прежде чем она услышала голос Кваббо.

— Ты отсутствовала два дня и две ночи, — проговорил он с явным облегчением.

С усилием она вспомнила сказанные им раньше слова: если боги примут тебя, ты будешь знать, что с тобой было. Но она не знала ничего об этом, ей помнился только свет.

— Боги не приняли… меня, — с трудом выдавила она и больше ничего не смогла сказать.

Кваббо улыбался.

— Тот, кто пробыл в другом мире так долго, как ты, и, несмотря на это, вернулся оттуда невредимым, является не просто любимцем богов, — он нежно погладил ее по щеке, как отец, гордящийся своей дочерью. — Ты наконец готова, белая шаманка. Завтра мы тронемся в путь, в глубь пустыни.

* * *

Как-то в воскресенье утром Адриан сжег дневник Селкирка.

Он сидел на холодном каменном полу кухни, вырывал из книги лист за листом, сминал их и бросал в огонь большого камина, в заднюю стену которого был встроен один из древних каменных фрагментов. На нем был изображен всадник в профиль, со странным головным украшением. В правой руке он держал копье, готовясь его бросить. Мужчина сидел на животном, которое только на первый взгляд Напоминало лошадь; всмотревшись пристальнее, можно было узнать в нем оленя, у которого только намечались рога. Откуда жители пустыни знали, как выглядит олень?

Тонкая бумага загоралась молниеносно. Прежде чем бросить в огонь следующий лист, Адриан смотрел, как догорал предыдущий. Огонь выжигал черные раны в убористо написанных Селкирком строчках, со все усиливающейся жадностью уничтожал его сообщения о Енохе и массовых захоронениях под дюнами. Прошлое превращалось в пепел.

Гаупт гордился бы мной, думал Адриан с налетом сарказма. Бывший священник хотел уничтожить записки с самого начала, и сегодня Адриан вынужден был признать, что тот оказался прав. Этот дневник причинил столько вреда! Лучше бы Сендрин никогда не находить его. Снова проклинал он Селкирка, как делал это прежде уже десятки раз, — за кровь, которую тот пролил в этих стенах и за их пределами, в Калахари, но еще больше за то, что его преступления могли каким-то образом воздействовать на Каскаденов и Сендрин.

Кухня представляла собой высокое помещение со сводчатым потолком. Через огромные окна внутрь попадал дневной свет; они располагались так высоко, что могли открываться только с помощью длинных жердей. На стенах висели полки, плотно уставленные пестрыми, покрытыми лаком банками для пряностей и разных добавок для выпечки, кухонными принадлежностями, посудой для слуг и всяческой мелочью. В середине помещения находился мощный стол длиной почти пять метров, на толстой деревянной столешнице которого стояли приготовленные блюда.

Обычно здесь с утра до вечера работали несколько женщин — поварихи и их помощницы, — кроме того, в кухне всегда было полно служанок, которые собирались здесь, прежде чем пойти трудиться в другие помещения.

Но сегодня в кухне, как, впрочем, и во всем доме, не было никого, кроме Адриана. Куда ни посмотри, по какому коридору ни пройдись — не было видно ни души.

Два дня назад большая часть слуг покинула дом. Деревня по ту сторону виноградников словно вымерла. Никто не заботился о восстановлении разрушенных хижин. На самом деле нашествие саранчи причинило гораздо больший вред, чем разрушение нескольких кровель, — оно сделало суеверие туземцев таким безумным, что этого не мог понять даже Адриан, уважительно относившийся к культуре санов. Все легенды этой долины, существующие со времен Селкирка, все жуткие истории и темные слухи снова передавались из уст в уста. Уже несколько часов спустя после нашествия саранчи не осталось никого, кто бы сомневался в правдивости этих историй. Большинство санов всегда в них верили, но теперь все знали наверняка: долина Каскаденов проклята, и каждому, кто останется в доме, была уготована страшная участь.

Слуги уходили толпами, некоторые пошли в Виндхук, другие отправились на юг, где в Людерице и других городах колонистов можно было найти работу. С Каскаденами остался только Йоханнес, тихий швейцар, никогда не говоривший ничего лишнего, Йоханнес, который, несмотря на цвет кожи, казался таким же европейцем, как и любой немецкий эмигрант. В настоящий момент он был с родителями Адриана и обеими девочками в церкви поместья, где капеллан из Виндхука читал проповедь.

Адриан не захотел участвовать в этом. Мадлен давно уже оставила попытки приобщить его к церковным обрядам. Почему его вдруг потянуло в кухню и захотелось сжечь документ Селкирка, он и сам не мог понять. Вероятно, из-за возникшего у него ощущения, что так он не позволит дыму от горящих записок Селкирка распространиться по тем местам дома, которые были ему особенно дороги. Он не хотел, чтобы тень Селкирка — пусть в данном случае это был всего лишь дым его воспоминаний — снова бродила по дому. Мысль о том, что девочки могут вдыхать запах его горящих слов, была Адриану неприятна.

Когда он сжег все страницы, каждую по отдельности, оставался еще кожаный переплет. Адриан не почувствовал удовлетворения, глядя, как тот превращается в черный пепел. Дрова в камине почти прогорели, полыхала только бумага. Теперь, когда страницы сгорели, в течение нескольких минут погас и огонь. Но сегодня и так больше никто не придет в кухню. Только завтра, во второй половине дня, из Регобота должна прибыть новая повариха, белая. Из-за того что Мадлен отказывалась стоять у печи, семья вынуждена была обходиться холодными блюдами из кладовых.

Адриан встал и через заднюю дверь пекарни вышел на улицу, мимо печи, в которой выпекали хлеб, и пустых емкостей для теста. На северо-востоке поместья располагался маленький дворик, который переходил в площадку перед конюшнями. Адриан, Тит и Йоханнес рано утром позаботились о лошадях; они надеялись, что вскоре, самое позднее послезавтра, найдут новых конюхов. Тит уже поручил одному из своих доверенных людей в Виндхуке нанять новых служащих, но, очевидно, задание оказалось сложнее, чем можно было предположить. Ни один чернокожий не хотел работать в долине. Вскоре Каскадены вынуждены будут принять предложение губернатора прислать несколько мужчин и женщин из числа собственных слуг. Тит терпеть не мог быть обязанным Лейтвайну, но в настоящий момент, похоже, у него не оставалось другого выбора — он не хотел нанимать на работу всяких бродяг. Тит был не согласен и с предложением Адриана привлечь чернокожих рабочих из рудников. Он не хотел, чтобы история о проклятии дома Каскаденов обсуждалась еще и на рудниках, вызывая отток служащих.