Книга Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод - Наталья Павлищева

Но больше всего Басманова беспокоил сам проход Гирея, ведь шёл не таясь. Чтобы так идти, надо точно знать, что вокруг нет войск, способных хотя бы задержать. Знал, что государя нет в Москве, что он уехал на богомолье... Значит, помощь из стольного града тоже не придёт...

Мысли, мысли, мысли... Тяжёлые раздумья не давали заснуть. Можно поставить прочные стены у Рязани, ом, кстати, уже распорядился обо всём, надеясь, что государь возражать не станет. Можно набрать и обучить гарнизон (и это уже делается, вчера распёк местного воеводу так, что тот ещё два дня краснее варёного рака ходить будет). Но если Гирей и впредь будет точно знать обо всех делах в Москве, то никакой гарнизон не спасёт. На сей раз татары двигались без больших осадных машин, незачем, не ждали встретить сопротивление. И то, не окажись случайно в своём имении Басмановы, кто знает, как повернуло бы! В другой раз и машины метательные возьмут, и огня будет побольше.

Раз за разом выплывала одна и та же мысль: этого не могло быть без чьего-то предательства! Кто-то предал, донеся об отсутствии защиты у Рязани. Почему пропустили врагов пограничные заставы? Тоже предательство, не иначе!

Алексею Даниловичу стало даже страшно. Выходит, что в любую минуту из-за чьего-то злого умысла иод угрозой может оказаться его жизнь? И жизнь государя?! Он вдруг осознал, что и страшное поражение под Оршей от Радзивилла было результатом тоже чьего-то предательства! Заманили в ловушку и перебили, как глухарей на току. Кто мог подсказать Радзивиллу, как это сделать? Конечно, Андрей Курбский!

В Москву боярин вернулся буквально больным от своих тяжёлых мыслей. Царь не мог понять, отчего тот так невесел.

— Дозволь слово молвить, государь...

— Говори, — подивился Иван Васильевич.

— Государь, наедине бы...

Слушая боярина, Иван Васильевич мрачнел с каждым его словом.

— Сам о том часто думаю. Не в самом Курбском мне обида и даже не столь в его досадительных письмах, сколь в том, что предательство множится. На Курбского глядя, многие побегут, а чтобы выслужиться, станут сначала своего государя предавать и Русь вместе со мной! — Царь заметался широким шагом по опочивальне, в которой вели разговор. Остановился, дёрнул головой, вперился взглядом в лицо Басманова: — Что делать, Алексей Данилович? Как Русь укрепить, как защитить от изменников поганых? Как себя с семьёй и верными мне людьми защитить?

Басманов впервые видел Ивана Васильевича растерянным, потому даже чуть испугался, но постарался взять себя в руки. Высказал то, что надумал тёмными осенними ночами, лёжа без сна после победы над Девлет-Гиреем:

— Государь, надобно перебрать людишек. Оставить только тех, кто верен и дурного не замышляет.

Иван Васильевич вытаращил на него глаза:

— А как таких отобрать? И куда девать неверных?

Басманов не понимал, что надо объяснять государю.

Как это куда девать? Куда девают изменников? На плаху, конечно. Но Иван Васильевич стал вдруг говорить о другом...

— Давно мысль одну имею, ещё Макарий был жив, пытался с ним советоваться...

Попросту не зная, что ответить, Алексей Данилович зачем-то поинтересовался:

— И он что?

Царь дёрнул головой:

— Да ему всё жалеть бы!

Сел, махнув рукой Басманову, чтобы тоже садился. Тот уже почувствовал важность момента, понял, что о сокровенном собирается с ним беседовать государь, проникся этим и сидел, не дыша, ловя глазами каждое движение Ивана. Тот встал, нервно прошёлся по комнате, снова сел, опять встал и, остановившись у образов, стал глухо говорить.

Басманов весь обратился в слух. Голос царя звучал тихо и невнятно, не ровен час пропустишь что важное, а переспрашивать не след... Кажется, Иван Васильевич говорил больше для себя, чем для Алексея Даниловича.

— В Полоцке говорил с монахом одним... Издалека он из Гишпании... Там ради чистоты веры и борьбы с ересью нарочно достойные люди объединились, псами церкви себя зовут... Иезуиты... Король Филипп их поддерживает. Живут по своим законам и других по ним жить учат. Законы строгие, всё вере подчинено. Даже папа римский побаивается.

Басманова так и подмывало спросить, что делают с теми, кто не желает по таким законам жить. Не успел, государь объяснил сам:

— А тех, кто против или ересь допускает, на кострах жгут. Это инквизиция.

Алексей Данилович, краем уха слышавший о кошмарах в Европе, однако, подумал не об участи еретиков, а о том, что будет, если государь решит и у себя ввести такие порядки. А в его намерениях сомневаться не приходи лось, дальше Иван Васильевич принялся разглагольствовать, как хорошо было бы и у себя завести такой орден.

— Давно о том думаю, ещё при Макарии. Но он против был, твердил, что православие и без того крепко.

Басманов попробовал вставить своё слово, он думал как и покойный митрополит, потому не боялся возразить государю:

— И впрямь, у нас ереси не слышно. Нестяжатели, слава богу, затихли, колдовство разве что...

— Не то! Не то! — вдруг снова заметался по комнате царь. — Вся жизнь на Руси неустроена, вся! Меж бояр измена, святители всяк в свою сторону тянет. — Остановился, постоял, глядя в пустоту, потом снова метнулся к образам: — Я всё сделаю! Будет орден, какой пример жизни многим подаст!

Алексей Данилович попросту не знал, что отвечать, видно, государь это понял, потому как невесело усмехнулся:

— И ты не понимаешь. А вот Вяземский, тот осознал важность... Но за мной в орден пойдёшь?

Басманов поспешно закивал, всё же не на плаху предлагали:

— Пойду, государь, за тобой в огонь и в воду пойду!

Глаза Ивана хитро сверкнули:

— А на дыбу?

По спине бедного Басманова полился холодный пот, он слишком хорошо знал цену таким шуточкам Ивана Васильевича, с того станется и на дыбу отправить играючи. Но взгляд выдержал, не опуская глаз, теперь уж юли не юли, а захочет, так отправит.

— Как скажешь, Иван Васильевич...

На его счастье у государя настроение почему-то поднялось, усмехнулся, похлопал по плечу:

— Не надо на дыбу, ты мне ещё нужен. — Снова хитро сощурился: — И Федька тоже... Пока...

До зимы государь ещё не раз заводил с Басмановым и Вяземским такие беседы. Те не понимали, чего хочет Иван Васильевич, но понимали, что им и только им доверяет он свои мысли. Федьке ничего не говорил, потому как тот не для бесед у государя, а Малюта Скуратов, который всё больше в доверие к царю входил, и без разговоров предан, как пёс цепной, не то что в орден, но и впрямь на плаху вместе или вместо него согласен.

В голове у Ивана Васильевича зрел страшный для Руси план, но люди, с которыми он пытался обсуждать своё новое творение, ничего не понимали из его слов. Не потому, что были глупы, а потому, что государь ещё и сам не слишком понимал. Идея создания монашеского ордена наподобие иезуитов для сохранения в чистоте веры не давала государю покоя.